Племенное «я»
Почти двух метров ростом, бритая голова, черная футболка, эспаньолка, бычья шея, тяжелые ювелирные часы, свободно висящие на запястье. Огромный мужик. Джон Придмор сидел прямо передо мной, упершись кулаком в подлокотник кресла. Я договорился встретиться с ним в квартире его престарелой матери в Лейтоне, что в восточной части Лондона, где та живет после выхода на пенсию. Мы проговорили несколько часов. Вокруг нас постепенно сгущались сумерки, а его пожилая мать, хрупкая женщина, которая когда-то молилась о его смерти, внимательно слушала наш разговор и время от времени вставляла пару слов.
Я приехал в Восточный Лондон в надежде, что необычная история этого человека прольет свет на самые древние элементы человеческого «я». Во многом то, кто мы есть сейчас: что мы чувствуем, во что верим и о чем думаем, – можно проследить до тех далеких времен, когда мы еще не стали людьми. Первый образец мозга современного «человека» сохранился в виде окаменелого отпечатка возрастом двести тысяч лет, однако более полутора миллиона лет мы существовали как охотники-собиратели, живущие племенами. Именно за этот период наш мозг и то «я», которое он формирует, претерпели наиболее значимые изменения. Эта доисторическая сущность все еще живет внутри нас, и Джон провел большую часть своей жизни, неосознанно находясь в ее власти. Та первобытная жестокость, с которой он себя вел, равно как и его одержимость статусом, иерархией и репутацией, коренились в самых глубоких слоях эго. И хотя его жизнь была полна совершенно диких крайностей, эти базовые инстинкты есть в каждом из нас.
Эта история берет свое начало в тот вечер, когда Джону было десять. Он вернулся домой из школы морских скаутов и услышал, как плачет старший брат. Отец был на кухне – Джон никогда еще не видел его таким сердитым. «Иди наверх!» Он нашел брата в родительской спальне – тот с опустошенным видом сидел на кровати.
Воспоминания Джона о детстве до того вечера полны родительской любви: веселые каникулы на пляже в Гастингсе, фильмы с Джоном Уэйном и любимый молочный напиток Horlicks в кинотеатре «Гранада» в Уолтемстоу. Его мать работала продавщицей в бакалее, отец был полицейским и все время рассказывал удивительные истории о хитроумных жуликах и знаменитых злодеях, которых он повстречал за свою карьеру. Например, о грабителе, который после очередной удачной кражи со взломом сбрасывал деньги в конверте в почтовый ящик по дороге домой, чтобы его не взяли с поличным. Еще был Рой Шоу по прозвищу Красавчик, для ареста которого потребовалось восемь человек. Были легендарные близнецы Крей, которых его отец однажды остановил за превышение скорости. «Он, кажется, относился к преступникам с бóльшим уважением и восхищением, чем к полицейским, – говорит Джон. – Он описывал совершенно сказочный мир – и я преклонялся перед героями его историй».
В ту ночь, когда родители наконец-то поднялись к мальчикам в спальню, отец сразу перешел к делу: «Вам обоим придется выбрать, с кем вы хотите жить – со мной или с мамой».
Джон сначала не понял. Он думал, что это не всерьез.
«Зачем? – спросил он. – Это какая-то игра?»
«Нет, это не игра», – ответил папа.
«Мы подаем на развод», – сказала мама.
Какой еще развод? О чем они вообще?
«Но я же живу с вами обоими, – сказал он. – Вы мои папа и мама».
«Ну, тебе нужно будет выбрать».
Он смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.
«Но я не могу».
Отец Джона переехал к другой женщине. А мать – в психиатрическую клинику «Клэйбери». Джон навещал ее там. «Она или находилась в прострации и не узнавала меня, или злилась и называла меня „сыном дьявола“. Лишь иногда она становилась моей мамой, обнимала меня и говорила, что любит. От этого было еще хуже».
На нервной почве у Джона началась сыпь по всему телу. Доктор запретил ему видеться с матерью. Дома жить стало трудно. Его отец стал не похож на себя с тех пор, как встретил ту женщину. «Я никогда не знал, чего ожидать дома, когда я приду, – рассказывал он. – Я жил как на пороховой бочке». Джон начал переедать, грубить, ломать свои игрушки, таскать мелочь у отца и играть в автоматы. Он стал воровать подставки для салфеток из универмага Debenhams и деньги из школы. Пытался сбежать из дома. Отец с мачехой сказали, что если он не прекратит, они отдадут его в приют. «Я не подавал виду, но я был очень зол, – сказал Джон. – Просто кипел от ярости».
Однажды Джон с друзьями влез в зоомагазин, чтобы украсть белых мышей. Приехала полиция. В суде Джон признался в 60 случаях воровства. Его приговорили к трем месяцам в исправительном центре «Кидлингтон» в Оксфордшире. Там оказалось еще хуже, чем он мог себе представить. Он научился драться и смотрел, как дерутся другие. Он видел, как врач бьет мальчика за то, что тот мочится в постель. Когда его освободили, Джон переехал на квартиру к брату.
Его мать к этому моменту выздоровела и влюбилась в мужчину по имени Алан. Джон устроился на работу в магазин электротоваров в Хокстоне, но не чувствовал никакой ответственности перед своими новыми начальниками. «Мне казалось, что все, кому ты веришь, все, кого ты любишь, – все тебя предадут». Он начал воровать деньги из кассы и вообще отовсюду, где только мог. В итоге его приговорили к трем месяцам в тюрьме для малолетних преступников в Холлесли, Саффолк. Ему тогда было 19. Как только он туда прибыл, парень по имени Эдриан тут же потребовал у Джона долю от его доходов. Другие ребята стояли толпой и смотрели. По опыту в «Кидлингтоне» Джон знал, что именно в такие моменты и создается репутация, а в подобном месте нет ничего важнее. Он слушал, как Эдриан все болтал и болтал о том, как именно Джон должен вылизывать ему задницу. «Он не затыкался минут пять или десять, и я просто врезал ему. С такими парнями ты или дерешься, или отдаешь им потом все, что есть».
Джона поместили в одиночку. Двадцать три часа в сутки, только кровать, унитаз, раковина и Джон, наблюдающий за тем, как начинает рушиться его психика. «Все наши поступки нужны только для того, чтобы отвлечь нас от самих себя, – говорит он. – И тут вдруг ты оказываешься наедине с самим собой». Из окна своей камеры он мог видеть Северное море вдалеке. Он писал в письмах матери и отцу о том, что его жизнь – полный провал. Он ненавидел себя. Он смотрел на гуляющих по берегу людей и мечтал о самоубийстве. Он отправил матери еще одно письмо, где просил у нее прощения за то, что подвел ее.
«Я и правда думала, что он меня подвел», – кивнула его мать. «Ну, на свидания ты не приходила, так ведь? – спросил Джон, не глядя ей в глаза. – Меня это очень бесило».
«Я бы приехала, тем более что тут не так и далеко на поезде. Но Алан меня отговорил. Ему никогда не нравилось тратить на что-то целый день, помнишь? Он вечно ворчал: „Ой, туда так далеко ехать“».
Я спросил Джона, не больно ли ему слушать все это.
«Нет», – ответил он.
Однако у его матери слезы наворачивались на глаза.
«Это мне больно, потому что стыдно перед Джоном, – сказала она. – Я чувствую, что это я его подвела».
Выйдя из тюрьмы, Джон встретил человека, которого все звали Буллер. Он работал в магазине подержанной офисной мебели на Баундари-роуд в Уолтемстоу. На пару с сыном они помогали ночным клубам и концертным площадкам с поиском охранников. Работа вышибалой пришлась Джону по душе. Ему нравились драки. Но у Буллера имелись и другие интересы. Однажды он попросил Джона забрать «лендровер» из Дувра и пригнать в Лондон. За это ему заплатили 5000 фунтов. Джон не знал, что было в той машине: наркотики, оружие, золото или что-то еще. Но он сделал все как надо, и вскоре ему начали поручать более крупные дела.
Джон стал ощущать себя полноправным членом «фирмы» Буллера, когда тот попросил его присутствовать в пабе для подстраховки во время встречи с авторитетом из Южного Лондона – она вполне могла плохо закончиться. «Тебе нужно будет надеть черный костюм и черный галстук», – велели ему. Когда Джон пришел, то не поверил своим глазам. В пабе собралось как минимум 60 человек, одетых так же, как он. Это была открытая демонстрация превосходства, пещерной племенной силы – и подтверждение репутации его босса. Прибывший на встречу соперник вошел в дверь в сопровождении всего лишь шести человек. Джон ухмыльнулся, вспомнив об этом: «До сих пор помню выражение его лица».
«Фирма», к которой присоединился Джон, контролировала торговлю наркотиками в ночных клубах лондонского Вест-Энда. Они заставляли владельцев нанимать их людей в качестве охранников и с их помощью следили за тем, чтобы в клубы пускали только проверенных дилеров. Остальных держали на расстоянии угрозами и кулаками. Джон стал одним из лучших вышибал. Он носил сделанное на заказ кожаное пальто с вшитыми в подкладку карманами для мачете и газового пистолета, которые дополняли его «походный набор»: стилет, кастет и бутылочку из-под лимонного сока с нашатырным спиртом. Каждый день был наполнен насилием. Долги нужно было выбивать, а конкурирующие банды – держать в узде. Но Джон и его дружки чувствовали себя выше не только конкурентов. «Для нас все простые люди были идиотами, – говорит он. – Зачем работать с девяти до пяти, когда можно зарабатывать кучу денег, не особо напрягаясь? Мы считали себя единственными разумными людьми, а все остальные казались нам просто червями».
Если бы тогда вам удалось спросить Джона, почему он всем этим занимался, его ответы не вызвали бы у вас особого сочувствия, но тем не менее показались бы как минимум рациональными: он пытался поднять свой статус среди своих, потому что тогда ему достались бы деньги и женщины, а того человека избил, потому что тот был наркодилером и сбывал товар на его территории. Он хорошо относился к своей банде и их образу жизни, позволявшему им вести роскошную жизнь и при этом не слишком много работать. И вряд ли он сказал бы вам: «Это все оттого, что мною руководят первобытные механизмы моего эго». Однако в каком-то смысле это был бы самый верный ответ.
Ключевые мотивы той новой жизни Джона с ее вопросами территории, иерархии, племенной политики и кровавой битвы за статус и богатства являются самыми базовыми элементами человеческого «я». Свыше 90 % своего существования на Земле люди проводили в группах как охотники и собиратели, и эти основные инстинкты продолжают жить в каждом из нас. Если мы хотим понять, кто мы такие сегодня, то для начала нам следует получить хотя бы поверхностное представление о том, какими мы были тогда. Один из способов сделать это – сравнить наше поведение с повадками шимпанзе. У нас с ними одни предки, и 98 % наших ДНК совпадают. Наряду с бонобо они наши самые близкие родственники. Выявив общие черты в поведении человека и шимпанзе, мы можем понять, какая часть нашего «я» живет в нас с тех пор, когда мы еще не стояли на вершине мира.
Долго искать не придется: наши «обезьяньи» черты выявляются довольно быстро. Оказывается, что у нас таинственным образом много общего. Как и люди, шимпанзе – животные политические. Они живут стаями, которые похожи на те племена (хоть и меньше их размером на 70 %), в которых жили люди сотни тысяч лет назад. Это означает, что бóльшую часть своей жизни они проводят, пытаясь управлять своей судьбой посредством манипуляции окружающими. Они скрывают свои эмоции, чтобы добиться своей цели. Они могут надолго затаить обиду. Они ведут мирные переговоры, сводя вместе врагов. У них есть чувство справедливости, которое выражается в протесте, если им достается в награду меньше пищи, чем соседу, и они склонны наказывать эгоистов.
Однако поведение, типичное для группировок, подобных той, в которой существовал Джон, лучше всего заметно в озабоченности шимпанзе иерархией. Более слабые и молодые шимпанзе регулярно сговариваются друг с другом – так, особи с низким статусом, работая в команде, предпринимают серьезные и опасные попытки свергнуть лидеров. Они следят за политическими союзами в племени: если один шимпанзе защищает другого, он будет ждать ответной услуги в последующих конфликтах. Нарушение этого кодекса чести может привести к кризису, который повлечет распад их коалиции. Они участвуют в политических избиениях и убийствах, и эти акты насилия не являются результатом животной ярости – они тщательно продуманы и спланированы заранее.
Когда же какой-то шимпанзе наконец поднимается на самый верх, он руководит племенем не только с помощью агрессии. Ему также необходимо быть хитрым политиком. Известный приматолог профессор Франс де Вааль отмечал, что, когда альфа-самцы добиваются своего места на троне, они чередуют тактики поведения, и их занимают не только победы в драках и поддержание отношений с другими сильными самцами, но и защита более слабых членов племени от нападений: «Шимпанзе настолько быстро и умело собираются в группы, что лидеру племени, чтобы укрепить свое положение, нужны союзники и одобрение большинства, – пишет он. – Чтобы оставаться наверху, нужно находить баланс между насильственным подтверждением своего доминирования, удовлетворением своих сторонников и избеганием массовых бунтов. И если вам это кажется знакомым, то неудивительно, ведь наша политика работает точно так же».
Описанное де Ваалем поведение «великолепного» альфа-самца по кличке Лёйт дает нам захватывающую возможность взглянуть на те черты, которые наши «ближайшие родственники» считают частью своего идеального «я»: «Лёйт пользовался популярностью у самок, был умелым судьей в спорах, защищал обиженных и эффективно разрушал союзы своих противников, руководствуясь тактикой „разделяй и властвуй“, популярной как у шимпанзе, так у людей». Именно такое сочетание силы, мудрости и заботы представляет собой тот образец лидера, который до сих пор превозносят люди.
Итак, шимпанзе и люди похожи в том, что наши модели идеального «я» во многом совпадают, по крайней мере в общих чертах. Еще одно совпадение – озабоченность иерархией. У человека она сохранилась, потому что в наших племенах, как и в племенах шимпанзе, иерархии неустойчивы: главенство альфа-самца обычно длится менее пяти лет. Это означает, что вокруг нас постоянно бурлят интриги и слухи. Готовятся заговоры и одерживаются победы. Разыгрываются кровавые драмы. Статус представляет для нас особую важность во многом потому, что он в любой момент может измениться.
Еще одна общая черта наших видов заключается в том, что члены одного племени собираются в группы с целью напасть на другие племена. Антрополог Ричард Рэнгем заметил, что шимпанзе и люди склонны к «особо жестокой смертоносной модели межгрупповой агрессии… Из четырех тысяч видов млекопитающих и из десяти или более миллионов видов животных такое поведение характерно только для них».
