Боpя
Писька есть!
Ну может у этих мальчиков была гендерная идентичность типа - граф, князь, милорд и так далее.
My messy bedroom
- Автор темы Indigo
- Дата начала
Боpя
Писька есть!
Во-во. Гетеро головного мозга.🙂
Кто там говорил что мальчики типа мам любят а девочки пап и такое прочее про гетеро😀
Арвен может справедливая?🙂
Ну честно слово, феминисток нужно держать в узде, дай им волю и такое начнется.🙂
Черт знает что с этим Бодрияром не так. Мне не заходит его вот это писание. Его это деление на м и ж. Строгое причем как я понимаю. Может в Бодрияре и шовинист и феминист🙂
Ну короче когда такая хрень про м и ж начинается то я начинаю чот подозревать что тут чот не чисто. Да и эти философы по части понимания гендерного никогда ничего не выдавали. Ну вспомни Шопенгауэров и этих Ницше всяких. Ну ужас же.🙂
Arven
Well-Known Member
Проблема в том, что большинство этих философов и професоров - одинокие люди, которые что женщин, что детей видели только на картинке.
И к тому-же не знакомые ни с историей педагогики, ни с эталогией, ни с зоологией, ни с антропологией.
Философствуют о кубическом человеке в вакууме 🙂
Еще лет сто назад никаких проблем с самоидентификацией небыло.
Голодной смертью помереть не хочешь - в 8 лет становишься подмастерьем и вперед -16-ти чесовой рабочий день с 6-ти дневной рабочей неделей.
Ну и потом на досуге можено конечно и про идентичность порассуждать
Indigo
Club
Ближе к концу нашего обеда Дэниел сделал непринужденное отступление, изменившее (возможно, навсегда) мое отношение к самому себе. Мы говорили о долгосрочных последствиях зацикленности на самооценке. «Мы склонны превозносить самооценку, – говорил он, пока мы ждали счет, а вокруг нас сновали суетящиеся студенты. – Мы вечно твердим: людям нужно поднимать самооценку, особенно когда дело касается детей. Я наблюдал это в местных школах. Но в действительности люди с высокой самооценкой невыносимы. Это чрезмерное упрощение».
«То есть высокая самооценка не является явным благом?» – спросил я.
«Вот именно. Определенно нет. – Он на мгновение задумался. – Однако есть люди с массой проблем и низкой самооценкой, которым ее повышение пошло бы на пользу. Низкая самооценка почти тождественна высокой степени невротизма. Эти два явления идут рядом рука об руку».
Это, разумеется, касалось и меня. Я был выраженным невротиком, а невротизм, как мне удалось выяснить, является стабильной чертой личности. Это, вопреки доктрине Васконселлоса, вовсе не какая-нибудь излечимая болезнь, как если бы мое эго подхватило грипп. Я тот, кто я есть. Я вспомнил, что Джон Хьюитт назвал «миф» о самооценке «современной сказкой, в которой мужчины и женщины преодолевают психологические (в основном) препятствия на пути к успеху и счастью». Что ж, я купился на этот миф как ребенок. Мне было обидно. Меня побвели вокруг пальца.
Удивительно было, насколько глубоко я впитал эти идеи. Во времена моей юности они доносились отовсюду, и мое «я» восприняло фантазию Васконселлоса и, словно сорока, впихнуло ее в мой внутренний рассказ о себе. По причинам, которые, видимо, были связаны с атмосферой в нашей семье и католицизмом, я стал человеком с низкой самооценкой, и одной из главных задач моей жизни стало ее повышение. Но это еще не самое страшное, ведь я также усвоил общепринятую в нашей культуре концепцию идеального «я».
Человеку следовало быть дружелюбным, счастливым, популярным, уверенным, спокойным наедине с собой и с другими. А не следовало быть таким, как я. Я сравнивал свое реальное эго с фантазийной моделью и пришел к выводу, что я напортачил. Я начал пытаться изменить то, что не поддавалось изменению, и ругал себя за неспособность это сделать.
В этом своем стремлении я был далеко не одинок. Западная культура не способствует вере в то, что наше эго определенно или ограничено. Она заставляет нас внимать вымыслу, что эго представляет собой открытую, свободную, исключительно чистую и яркую возможность; что все мы рождаемся с одинаковым набором потенциальных способностей вроде нейронных «чистых листов», как если бы всякий человеческий мозг сходил с конвейера Foxconn.
Так возникает соблазн принять за чистую монету культурную ложь, что мы способны достичь всего, чего пожелаем, и стать кем угодно. Эта ошибочная идея чрезвычайно ценна для нашей неолиберальной экономики. Ту игру, в которую она вынуждает нас играть, проще всего оправдать с моральной точки зрения, если в момент ее начала все игроки имеют равные шансы на победу. Кроме того, если все убеждены в своей одинаковости, это обосновывает призывы к дерегулированию деятельности корпораций и уменьшению вмешательства государства: соответственно, выходит, что если человек проиграл, значит, он просто мало старался и не верил, а стало быть, с какой стати кто-то должен его спасать?
Все это усугубляется обстоятельством, что мы, подобно Фрейду, естественно считаем, будто у нас такое же сознание, как у других людей. Это заводит нас еще дальше в ловушку и позволяет нам с легкостью строго судить окружающих. «Если я смог, то почему они не могут?» – рассуждаем мы. А затем, конечно, мы используем эту же логику против самих себя, повторяя мантру перфекциониста: «Если они смогли, почему я не могу?» Все это дополнительно осложняется тем, что мы очень сильно переоцениваем свою способность контролировать ситуацию.
Даже если пренебречь мнением экспертов и исходить из того, что наша воля совершенно свободна, доказано, что жители Запада «менее адекватны в оценке выбора» по сравнению с остальными людьми и склонны усматривать причины неудач человека в пороках его «я», а не в биологии, среде или ситуации.
Индивидуализм заставляет нас осуждать других. Для нас вина – словно объект в пространстве, нечто реально существующее и принадлежащее кому-то. Когда мы решаем, что она принадлежит нам или кому-либо еще, мы игнорируем чрезвычайно сложную природу человеческого поведения. Наркоманы и бездомные, люди, склонные к насилию или ожирению, а также те, кто в силу обстоятельств оказался в тюрьме, – всех их мы с легкостью обвиняем, но с трудом прощаем. Если нечто является тем, чем кажется, то и ты, когда терпишь неудачу, плохой.
Нетрудно понять, почему нас подсознательно тянет к этой идее. Она начала витать в воздухе как минимум 2500 лет назад, когда грекам стал свойствен индивидуалистский подход к совершенствуемому «я», привлекающий нас до сих пор. Околдованные культурой, мы ожидаем, что окружающие всегда будут действовать рационально и контролировать свое поведение. Когда они нас разочаровывают, мы реагируем с недоверием и гневом. Но люди не то, что мы о них думаем. Не все мы сделаны из одинаковых высокоточных деталей. Не все мы одинаково хорошо собраны, чтобы бороться с трудностями среды. Мы – кучки биоматериала, которым придали форму преимущественно случайные события. Наш «человеческий потенциал» далеко не безграничен.
«То есть высокая самооценка не является явным благом?» – спросил я.
«Вот именно. Определенно нет. – Он на мгновение задумался. – Однако есть люди с массой проблем и низкой самооценкой, которым ее повышение пошло бы на пользу. Низкая самооценка почти тождественна высокой степени невротизма. Эти два явления идут рядом рука об руку».
Это, разумеется, касалось и меня. Я был выраженным невротиком, а невротизм, как мне удалось выяснить, является стабильной чертой личности. Это, вопреки доктрине Васконселлоса, вовсе не какая-нибудь излечимая болезнь, как если бы мое эго подхватило грипп. Я тот, кто я есть. Я вспомнил, что Джон Хьюитт назвал «миф» о самооценке «современной сказкой, в которой мужчины и женщины преодолевают психологические (в основном) препятствия на пути к успеху и счастью». Что ж, я купился на этот миф как ребенок. Мне было обидно. Меня побвели вокруг пальца.
Удивительно было, насколько глубоко я впитал эти идеи. Во времена моей юности они доносились отовсюду, и мое «я» восприняло фантазию Васконселлоса и, словно сорока, впихнуло ее в мой внутренний рассказ о себе. По причинам, которые, видимо, были связаны с атмосферой в нашей семье и католицизмом, я стал человеком с низкой самооценкой, и одной из главных задач моей жизни стало ее повышение. Но это еще не самое страшное, ведь я также усвоил общепринятую в нашей культуре концепцию идеального «я».
Человеку следовало быть дружелюбным, счастливым, популярным, уверенным, спокойным наедине с собой и с другими. А не следовало быть таким, как я. Я сравнивал свое реальное эго с фантазийной моделью и пришел к выводу, что я напортачил. Я начал пытаться изменить то, что не поддавалось изменению, и ругал себя за неспособность это сделать.
В этом своем стремлении я был далеко не одинок. Западная культура не способствует вере в то, что наше эго определенно или ограничено. Она заставляет нас внимать вымыслу, что эго представляет собой открытую, свободную, исключительно чистую и яркую возможность; что все мы рождаемся с одинаковым набором потенциальных способностей вроде нейронных «чистых листов», как если бы всякий человеческий мозг сходил с конвейера Foxconn.
Так возникает соблазн принять за чистую монету культурную ложь, что мы способны достичь всего, чего пожелаем, и стать кем угодно. Эта ошибочная идея чрезвычайно ценна для нашей неолиберальной экономики. Ту игру, в которую она вынуждает нас играть, проще всего оправдать с моральной точки зрения, если в момент ее начала все игроки имеют равные шансы на победу. Кроме того, если все убеждены в своей одинаковости, это обосновывает призывы к дерегулированию деятельности корпораций и уменьшению вмешательства государства: соответственно, выходит, что если человек проиграл, значит, он просто мало старался и не верил, а стало быть, с какой стати кто-то должен его спасать?
Все это усугубляется обстоятельством, что мы, подобно Фрейду, естественно считаем, будто у нас такое же сознание, как у других людей. Это заводит нас еще дальше в ловушку и позволяет нам с легкостью строго судить окружающих. «Если я смог, то почему они не могут?» – рассуждаем мы. А затем, конечно, мы используем эту же логику против самих себя, повторяя мантру перфекциониста: «Если они смогли, почему я не могу?» Все это дополнительно осложняется тем, что мы очень сильно переоцениваем свою способность контролировать ситуацию.
Даже если пренебречь мнением экспертов и исходить из того, что наша воля совершенно свободна, доказано, что жители Запада «менее адекватны в оценке выбора» по сравнению с остальными людьми и склонны усматривать причины неудач человека в пороках его «я», а не в биологии, среде или ситуации.
Индивидуализм заставляет нас осуждать других. Для нас вина – словно объект в пространстве, нечто реально существующее и принадлежащее кому-то. Когда мы решаем, что она принадлежит нам или кому-либо еще, мы игнорируем чрезвычайно сложную природу человеческого поведения. Наркоманы и бездомные, люди, склонные к насилию или ожирению, а также те, кто в силу обстоятельств оказался в тюрьме, – всех их мы с легкостью обвиняем, но с трудом прощаем. Если нечто является тем, чем кажется, то и ты, когда терпишь неудачу, плохой.
Нетрудно понять, почему нас подсознательно тянет к этой идее. Она начала витать в воздухе как минимум 2500 лет назад, когда грекам стал свойствен индивидуалистский подход к совершенствуемому «я», привлекающий нас до сих пор. Околдованные культурой, мы ожидаем, что окружающие всегда будут действовать рационально и контролировать свое поведение. Когда они нас разочаровывают, мы реагируем с недоверием и гневом. Но люди не то, что мы о них думаем. Не все мы сделаны из одинаковых высокоточных деталей. Не все мы одинаково хорошо собраны, чтобы бороться с трудностями среды. Мы – кучки биоматериала, которым придали форму преимущественно случайные события. Наш «человеческий потенциал» далеко не безграничен.
Indigo
Club
Однако это вовсе не та модель «я», которую регулярно демонстрирует нам наша культура. Напротив, нам предъявляют индивидуумов с абсолютно свободной волей и способностью стать кем угодно. А становятся они, как правило, стройными, оптимистичными, трудолюбивыми, популярными, социально ответственными экстравертами с высокой самооценкой и предпринимательской жилкой – словом, с полным набором качеств героя Айн Рэнд.
Имея греческие корни, эти герои оказываются прекрасны как внутри, так и снаружи и при этом движутся в сторону совершенства. Благодаря своему христианскому началу они вдобавок обладают чистым и благообразным внутренним миром. Поскольку они гуманисты, то будут «самими собой», настоящими, а также не преминут взять ответственность за все, что с ними происходит. Так как они неолибералы, то будут самодостаточны, успешны, а также неумолимы в достижении своей мечты.
Неолиберальная культура прославляет некую романтизированную, сотканную из фантазий разновидность такого человека. Она создает, а затем продает нам «сделанного на заказ» героя. Истории, которые мы слышим от друзей, читаем в газетах и книгах или видим в кино, превозносят эту категорию людей, одновременно умаляя другие.
Словосочетание «тихий одиночка» звучит сегодня в нашей культуре почти как «серийный убийца», а Сьюзен Кейн в своей популярной книге «Интроверты» описала «экстравертный идеал», к которому она неравнодушна. Дэниел Неттл пишет, что экстраверты – «чрезвычайно активные люди, способные в погоне за поставленной целью прибрать к рукам огромные ресурсы» и наслаждающиеся «обретением статуса и привлечением внимания общества». Он мог бы с равным успехом описывать идеальное «я» из Древней Греции или неолиберального героя.
Как мы видели, вовсе не совпадение, что эта модель идеального «я» одновременно лучше всего уживается с окружающими и преуспевает в эпоху перфекционизма, этот век раздутого индивидуализма, финансовых кризисов, растущего неравенства, кредитной задолженности, уменьшения роли государства, дерегулирования, самоограничений, гиг-экономики, почасовых трудовых договоров, снижающихся доходов, требующих от нас совершенства гендерных стереотипов, нереалистичных стандартов красоты, а также социальных медиа с их идеальными образами, первобытной яростью и призывами к публичному наказанию. Именно такие люди чаще способны победить в игре, в которую превратился наш мир. Именно они находят себе место в залах заседаний, основывают многомиллиардные хедж-фонды и стартапы; именно они и становятся мегапотребителями, подпитывающими всю систему. Именно такими нас хочет сделать современное племя.
Одна из самых удивительных вещей, которые я понял в ходе этого долгого и ошеломительного путешествия, заключается в том, что наши истории – это форма племенной пропаганды. Подобно тому как рассказы наших предков охотников-собирателей о себялюбивых и бескорыстных людях помогали контролировать племя посредством обучения его членов, которым надлежало стать бескорыстными героями, а не поверженными и отверженными злодеями, те же самые механизмы и сегодня оказывают на нас мощное социальное давление. Истории о нашем неолиберальном племени коварно убеждают нас, что существует идеальная форма «я», а после рисуют ее для нас. Мы впитываем эти истории и этих героев. Мы превращаем историю нашего племени в собственную историю. Мы распространяем ее своими пересудами и рассказами, неосознанно становясь соучастниками заговора. Затем мы пытаемся стать героем, навязывая себе его образ, будь то в спортзале, офисе или на кушетке у психоаналитика. И нередко терпим крах. Когда сюжет нашей жизни пробуксовывает (когда люди «начинают резко не соответствовать установленным стандартам и ожиданиям») и нам не удается вернуть героическое самоощущение, всплывают опасности перфекционизма. Мы вдруг приходим к выводу, что проиграли в этой игре. Мы ненавидим себя. Мы даже можем пополнить и без того страшную статистику самоубийств, членовредительств и нарушений пищевого поведения. Но о чем не говорится в этих историях, так это о том, что все это ложь. Никто из нас на самом деле не является героем. Мы – это просто мы.
Это не должно прозвучать безнадежно. Напротив, эти утверждения должны помочь нам найти путь к счастью. Первый шаг на этом пути – перестать верить родоплеменной пропаганде. Осознав, что она просто акт принуждения, что это ваша культура пытается превратить вас в кого-то, кем вы не способны стать, вы сможете начать освобождаться от оков ее диктатуры. Узнав, что низкая доброжелательность и высокий невротизм – относительно устойчивые свойства моей личности, а не признаки некой постыдной психологической ущербности, я перестал так часто себя корить. Моя голова теперь намного более спокойное место. Я даже стал счастливее, что, пожалуй, иронично.
Я не продвигаю здесь популярную позицию полного принятия себя в духе Фредерика Перлза («я – это я, настоящий, смирись с этим» (А вот его так называемая «Гештальт-молитва»: Я – это Я, а Ты – это Ты. Я занят своим делом, а Ты – своим. Я в этом миpе не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям, а ты – не для того, чтобы соответствовать моим. Если мы встpетились и поладили – это пpекpасно. Если нет – этомy нечем помочь. )
Скорее я призываю к спокойному пониманию, осознанию того, что наши особенности иногда задевают других и это нужно сглаживать, порой с извинениями, но равно как и нужно прекратить нападать на себя за то, какой ты есть. Разумеется, культура, в которой мы выросли, не может не проникнуть в нас в той или иной мере. Мы никогда не сможем полностью игнорировать ее требования. Какая-то часть меня всегда будет желать стать общительнее, богаче, стройнее и очаровательнее. Однако знать, что «совершенство» – иллюзия и продукт племенной пропаганды, уже очень отрадно.
Имея греческие корни, эти герои оказываются прекрасны как внутри, так и снаружи и при этом движутся в сторону совершенства. Благодаря своему христианскому началу они вдобавок обладают чистым и благообразным внутренним миром. Поскольку они гуманисты, то будут «самими собой», настоящими, а также не преминут взять ответственность за все, что с ними происходит. Так как они неолибералы, то будут самодостаточны, успешны, а также неумолимы в достижении своей мечты.
Неолиберальная культура прославляет некую романтизированную, сотканную из фантазий разновидность такого человека. Она создает, а затем продает нам «сделанного на заказ» героя. Истории, которые мы слышим от друзей, читаем в газетах и книгах или видим в кино, превозносят эту категорию людей, одновременно умаляя другие.
Словосочетание «тихий одиночка» звучит сегодня в нашей культуре почти как «серийный убийца», а Сьюзен Кейн в своей популярной книге «Интроверты» описала «экстравертный идеал», к которому она неравнодушна. Дэниел Неттл пишет, что экстраверты – «чрезвычайно активные люди, способные в погоне за поставленной целью прибрать к рукам огромные ресурсы» и наслаждающиеся «обретением статуса и привлечением внимания общества». Он мог бы с равным успехом описывать идеальное «я» из Древней Греции или неолиберального героя.
Как мы видели, вовсе не совпадение, что эта модель идеального «я» одновременно лучше всего уживается с окружающими и преуспевает в эпоху перфекционизма, этот век раздутого индивидуализма, финансовых кризисов, растущего неравенства, кредитной задолженности, уменьшения роли государства, дерегулирования, самоограничений, гиг-экономики, почасовых трудовых договоров, снижающихся доходов, требующих от нас совершенства гендерных стереотипов, нереалистичных стандартов красоты, а также социальных медиа с их идеальными образами, первобытной яростью и призывами к публичному наказанию. Именно такие люди чаще способны победить в игре, в которую превратился наш мир. Именно они находят себе место в залах заседаний, основывают многомиллиардные хедж-фонды и стартапы; именно они и становятся мегапотребителями, подпитывающими всю систему. Именно такими нас хочет сделать современное племя.
Одна из самых удивительных вещей, которые я понял в ходе этого долгого и ошеломительного путешествия, заключается в том, что наши истории – это форма племенной пропаганды. Подобно тому как рассказы наших предков охотников-собирателей о себялюбивых и бескорыстных людях помогали контролировать племя посредством обучения его членов, которым надлежало стать бескорыстными героями, а не поверженными и отверженными злодеями, те же самые механизмы и сегодня оказывают на нас мощное социальное давление. Истории о нашем неолиберальном племени коварно убеждают нас, что существует идеальная форма «я», а после рисуют ее для нас. Мы впитываем эти истории и этих героев. Мы превращаем историю нашего племени в собственную историю. Мы распространяем ее своими пересудами и рассказами, неосознанно становясь соучастниками заговора. Затем мы пытаемся стать героем, навязывая себе его образ, будь то в спортзале, офисе или на кушетке у психоаналитика. И нередко терпим крах. Когда сюжет нашей жизни пробуксовывает (когда люди «начинают резко не соответствовать установленным стандартам и ожиданиям») и нам не удается вернуть героическое самоощущение, всплывают опасности перфекционизма. Мы вдруг приходим к выводу, что проиграли в этой игре. Мы ненавидим себя. Мы даже можем пополнить и без того страшную статистику самоубийств, членовредительств и нарушений пищевого поведения. Но о чем не говорится в этих историях, так это о том, что все это ложь. Никто из нас на самом деле не является героем. Мы – это просто мы.
Это не должно прозвучать безнадежно. Напротив, эти утверждения должны помочь нам найти путь к счастью. Первый шаг на этом пути – перестать верить родоплеменной пропаганде. Осознав, что она просто акт принуждения, что это ваша культура пытается превратить вас в кого-то, кем вы не способны стать, вы сможете начать освобождаться от оков ее диктатуры. Узнав, что низкая доброжелательность и высокий невротизм – относительно устойчивые свойства моей личности, а не признаки некой постыдной психологической ущербности, я перестал так часто себя корить. Моя голова теперь намного более спокойное место. Я даже стал счастливее, что, пожалуй, иронично.
Я не продвигаю здесь популярную позицию полного принятия себя в духе Фредерика Перлза («я – это я, настоящий, смирись с этим» (А вот его так называемая «Гештальт-молитва»: Я – это Я, а Ты – это Ты. Я занят своим делом, а Ты – своим. Я в этом миpе не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям, а ты – не для того, чтобы соответствовать моим. Если мы встpетились и поладили – это пpекpасно. Если нет – этомy нечем помочь. )
Скорее я призываю к спокойному пониманию, осознанию того, что наши особенности иногда задевают других и это нужно сглаживать, порой с извинениями, но равно как и нужно прекратить нападать на себя за то, какой ты есть. Разумеется, культура, в которой мы выросли, не может не проникнуть в нас в той или иной мере. Мы никогда не сможем полностью игнорировать ее требования. Какая-то часть меня всегда будет желать стать общительнее, богаче, стройнее и очаровательнее. Однако знать, что «совершенство» – иллюзия и продукт племенной пропаганды, уже очень отрадно.
Indigo
Club
Остановить гонку совершенства в своей голове – лишь первый шаг. Перестав пытаться стать другим человеком, вы сможете трезво оценить, что вы делаете со своей жизнью. Профессор Литтл в своем исследовании «личностных проектов» утверждает, что крайне важно осознать пределы своих способностей, чтобы ставить перед собой реалистичные цели. «Нам следует вкладываться в такие проекты, которые значимы для нас, но при этом достижимы, – объясняет он. – А если они недостижимы, то правильным будет не сдаться и сказать себе, что „судьба – злодейка“, а найти иные пути к полноценной жизни. Меняйте свои цели».
Литтл описывает подход к изменению своего восприятия жизни, не требующий изменения своей сущности. Вот как я это себе представил: поместите ящерицу на льдину, и она будет несчастна. А теперь выпустите ее в пустыне. Суть ящерицы не изменится ни на йоту, однако же она станет счастлива. Трансформировалось ее ощущение жизни, но не она сама.
Если мы хотим подобраться чуть ближе к счастью, то мы должны перестать пытаться изменить себя и начать менять свое окружение – как мы живем, с кем общаемся, какие цели перед собой ставим. Мы должны найти для себя такие проекты, которые не только значимы для нас, но и которые мы способны реализовать. Они не обязательно должны касаться работы или быть грандиозно-альтруистичными, но они должны быть именно нашими.
Если «я» – это рассказ, то западное «я» рассказывает о прогрессе. Реальность же – это царство хаоса, случая и несправедливости; наше будущее неизбежно принесет болезни, утраты и смерть.
Нас ждут только пугающие перемены, и мы почти ничего не можем с этим поделать.
Однако наше «я» скрывает от нас этот тревожный факт. Оно заставляет нас поверить, что мы герои, управляющие сюжетом своей жизни. Мы – Джон Придмор, борющийся с Сатаной, мы – Фредерик Перлз, борющийся с Фрейдом, мы – Айн Рэнд, борющаяся с альтруистами, мы – Джон Васконселлос, борющийся с циничными журналистами, мы – Дэниел Фабер, борющийся за то, чтобы однажды добыть полезные ископаемые с астероидов.
Но когда мы проигрываем борьбу всей своей жизни и скатываемся в серию проигрышей во всем остальном – мы в тупике и в позоре; мы – сломанные герои, неприятели культуры, которая требует от нас еще и еще. И тогда наша история, которая и есть «я», начинает разваливаться. Она трещит по швам под напором правды о том, что значит быть живым человеком.
Все, чего мы хотели, это иллюзия контроля. Однако на самом деле мы ничего не контролируем. И точно так же ничего не контролируют люди вокруг нас, кажущиеся такими впечатляющими в своем лучезарном совершенстве. В конечном итоге все мы можем утешиться осознанием, что они в действительности несовершенны и останутся таковыми, как и все остальные. Вопреки тому что нам обещали, мы не «подобны богам». Напротив, мы – животные, но думаем, что это не так. Мы вышли из грязи.
Литтл описывает подход к изменению своего восприятия жизни, не требующий изменения своей сущности. Вот как я это себе представил: поместите ящерицу на льдину, и она будет несчастна. А теперь выпустите ее в пустыне. Суть ящерицы не изменится ни на йоту, однако же она станет счастлива. Трансформировалось ее ощущение жизни, но не она сама.
Если мы хотим подобраться чуть ближе к счастью, то мы должны перестать пытаться изменить себя и начать менять свое окружение – как мы живем, с кем общаемся, какие цели перед собой ставим. Мы должны найти для себя такие проекты, которые не только значимы для нас, но и которые мы способны реализовать. Они не обязательно должны касаться работы или быть грандиозно-альтруистичными, но они должны быть именно нашими.
Если «я» – это рассказ, то западное «я» рассказывает о прогрессе. Реальность же – это царство хаоса, случая и несправедливости; наше будущее неизбежно принесет болезни, утраты и смерть.
Нас ждут только пугающие перемены, и мы почти ничего не можем с этим поделать.
Однако наше «я» скрывает от нас этот тревожный факт. Оно заставляет нас поверить, что мы герои, управляющие сюжетом своей жизни. Мы – Джон Придмор, борющийся с Сатаной, мы – Фредерик Перлз, борющийся с Фрейдом, мы – Айн Рэнд, борющаяся с альтруистами, мы – Джон Васконселлос, борющийся с циничными журналистами, мы – Дэниел Фабер, борющийся за то, чтобы однажды добыть полезные ископаемые с астероидов.
Но когда мы проигрываем борьбу всей своей жизни и скатываемся в серию проигрышей во всем остальном – мы в тупике и в позоре; мы – сломанные герои, неприятели культуры, которая требует от нас еще и еще. И тогда наша история, которая и есть «я», начинает разваливаться. Она трещит по швам под напором правды о том, что значит быть живым человеком.
Все, чего мы хотели, это иллюзия контроля. Однако на самом деле мы ничего не контролируем. И точно так же ничего не контролируют люди вокруг нас, кажущиеся такими впечатляющими в своем лучезарном совершенстве. В конечном итоге все мы можем утешиться осознанием, что они в действительности несовершенны и останутся таковыми, как и все остальные. Вопреки тому что нам обещали, мы не «подобны богам». Напротив, мы – животные, но думаем, что это не так. Мы вышли из грязи.
Последнее редактирование:
Arven
Well-Known Member
Здесь термины высокая и низкая самооценка не совсем коректны.
Самооценка должна быть адекватной.
А проблемы обычно начинаются, когда самооценка занижена (например профессор считает, что он никто и зовут его никак и он ничего в жизни не добился) или завышена (например пропитая консъержка с незаконченным средним образованием считает себя вершительницей судеб).
На самом деле это не ложь.
Мы действительно способны достичь всего, чего пожелаем, и стать кем угодно, НО
разным людям для достижения одного и того-же результата понадобиться приложить разные усилия.
И тут становится вопрос цены и целесообразности.
Arven
Well-Known Member
Человек исколесил весь мир, познакомился и взял интервью у кучи людей и рассказывает, что хотел-бы стать общительнее.
Куда уж больше?
Arven
Well-Known Member
Не верно.
Нам подвласно контролировать наши мысли и наши выборы.
И мы решаем как относится к тому или иному событию и как на него реагировать.