для Спутника и других, ищущих себя..
в объяснительной я написал примерно так, как в курилке рассказал - скупо и без ненужных подробностей.
- Тогда про какую беллетристику начраз говорил? - спросил я, показывая на карман «разгрузки», куда Тихий спрятал листок.
- А это я злой поначалу был - им на блюдечке всю вердршку уезда выложили, с планами, агентурой, деньгами какими-никакими, - а они допросы учиняют вместо представлений к орденам. Ладно, Иваныч увидел, когда мимо проходил, - а у него глаз как фотоаппарат, увидел, запомнил, идет дальше и текст увиденный в памяти читает. Прошел три шага, вернулся, пока наш конвоир не видел, забрал у меня листок, в свой карман положил, пошел к своему стулу. Сел, показал мне, что я баран и всех подставляю. Пришлось написать казенным слогом.
- Дашь почитать? - спросил я.
- Да пожалуйста, - Тихий протянул мне сложенный листок. - Можешь по прочтении сжечь...
Я люблю читать написанное людьми, которых я знаю лично. В написанном тексте знакомый, казалось бы, человек вдруг поворачивается какой-то иной стороной. Не темной или светлой, не скрытой до того изнанкой, а невидной в разговорах способностью переводить свое восприятие мира именно в письменный текст. Когда человек пишет в расчете, что его будут читать и перечитывать, когда он понимает, что слово здесь - воробей, оно поймано, он начинает вести себя не так, как в разговоре... В своем тексте человек выглядит так, как он сам себя видит. Мне хотелось посмотреть, как себя видит спецназовец Тихий, спокойно втыкающий нож в селезенку другому человеку, - хотя речь его удивляла меня совсем не спецназовским синтаксисом, но это мог быть отголосок его нежного детства, бабушкиной любви к поэзии, привитой к податливой душе внука. Но что пишет этот человек, держа перо сбитыми на казанках пальцами? - сбитыми, вероятнее всего, о зубы противников, обшлаг куртки которого заляпан чужой кровью? Я развернул листок.
Прежде чем обратиться к стилю и сюжету, я продегустировал почерк и грамотность автора по внешнему виду текста. Объяснительная была написана ровным красивым курсивом - таким шрифтом, как правило, пером и тушью, ясные умом инженеры-конструкторы осуществляют подписи в рамке в правом нижнем углу ватмана с чертежом - вроде: «Главный редуктор» или «Камера сгорания». Конечно, почерк Тихого не был так бездушен - буквы не отрывались друг от друга, и некоторые украшались росчерками и завитушками, впрочем, только подчеркивающими твердую решительность, холодный расчет, уверенность, самолюбие, не переходящее в самолюбование, чувство дрдожественной гармонии... Качества хозяина почерка можно длить, и все они могут оказаться другими. Однако два качества самого текста были неоспоримы. На белом листе писчей бумаги, той, что не в линейку и не в клетку, и на которой строки неопытного писца обязательно ложатся вкривь и тем более вкось, текст Тихого был написан, как по линейке - строки были параллельны верхнему обрезу и друг другу, отступая каждая от предыдущей ровно на высоту букв, которые были весьма, между прочим, невелики, не более трех миллиметров высотой. Особенно впечатлял левый обрез текста, идеально параллельный левому краю листа при отступе около двух с половиной сантиметров, - все выглядело так, будто Тихий не писал, а печатал на некоей машинке с курсивным шрифтом. И печатал без ошибок! Во всяком случае, я не обнаружил ни одной синтаксической или орфографической, разве что он сомнительно использовал тире, но я никогда не был силен в пунктуации, ставил знаки препинания по наитию, на слух и не мог в случае Тихого обосновать свои сомнения.
Итак, беглый осмотр текста показал, что автор его имеет глубокую привычку к письму, и такую привычку не обретешь, конспектируя лекции в военном училище, да и вообще, в учебе. А написано на листке было следующее (могу привести полностью, потому что не сжег и не выбросил сию бумагу, а вложил ее в том Ахматовой и так, в поэме про самое синее море, он доплыл до сегодняшнего дня - даже чернила не пожелтели):
Объяснительная записка
Составлена собственноручно командиром такого-то взвода такой-то роты такого-то отряда специального назначения старшим лейтенантом Камневым А.П. для освещения темных мест в работе по реализации разведданных, имевшей место в одном из квадратов западного Герата 30 саура 1366 года солнечной хиджры, что соответствует 20 апреля 1987 года по григорианскому календарю.
В качестве эпиграфа, раскрывающего тему:
«В дерево, которое не дает плодов, никто не бросает камней» (Муслих ад-Дин Саади).
Как известно, первое, что должен сделать командир группы СпН, получив задание, - собрать самую подробную информацию о месте предстоящей работы. Помимо изучения аэрофотосъемки, нанесения объекта на карту, привязки его к местности, анализа полученных разведданных, работы с макетом местности и пр., командиру не мешает знать историю места, где предстоит работать группе. И, чем глубже он проникнет в историю, тем точнее сможет действовать, поскольку хронологический контекст, в который помещено место (уместная тавтология), не менее важна, чем контекст пространственный. С помощью товарищей из ХАДа, доброжелателей, переводчика моей группы, недоучившегося студента-историка сержанта Джураева, приобретенной в нашем книжном магазине книги «Искусство Персии», я смог создать макет места предстоящей работы в ящике с песком Времени. И свою дозволенную речь я начну, не мешкая, с рассказа о том, как все начиналось, чтобы сегодня закончиться.
А началась эта история в славные времена веселого Байсонкура, внука могущественного Тамерлана, сына ленивого Шахруха и брата звездолюбивого Улугбека. Как всякий любитель виноградного сока с солнечной искрой (тогда здесь делали хорошее вино, а не мутную кишмишовку, как сегодня), молодой принц, сын правителя Герата, был покровителем всяческих искусств - особенно живописи, литературы и танцев. Совершенно естественно, что он любил проводить время среди поэтов и дрдожников, слушая стихи и позируя (см., например, миниатюру «Пьяный принц пристает к индийской танцовщице»), обнимая танцовщиц разных направлений, свезенных со всей империи великого Тимура и из-за ее пределов, несмотря на беспредельность ее. Много славных дел во имя искусства совершил Байсонкур, и одним из важнейших стало строительство маленького подобия райского сада. Здесь, вдали от дворца и отца, среди виноградников, у самой реки, но на таком от нее удалении, чтобы не доставали весенние наводнения и в то же время вода из русла даже в самые сухие месяцы питала два райских сада, названных по книгам мудрого Саади - Гулистан и Бостан (розовый и плодовый сады соответственно), был возведен приют всех искусств, где цвели розы, журчали фонтаны, в тени абрикосов и гранат пировали поэты, соревнуясь в похвалах своему покровителю, ловя сетями плещущихся в облицованных лазуритом Хаусах юных гурий... Короток был век Байсонкура, но дела его продолжали жить, и стоял построенный им дом творчества, названный Саади-Чешма (источник Саади), - нет никаких сомнений в том, что под этой сенью щербетоголосый Навои писал о любви Лейлы и Меджнуна. И текла мимо двух садов река Времени, и ничего не напоминало, что когда-то, согласно точнейшему Фирдоуси, здесь стоял шатер персидского льва Бахрама, чьи старые лучники обратили в бегство вражеских боевых слонов, и те топтали своих хозяев, и ущелье, куда утекала вечная река, было завалено трупами, и вода была красна, как расплавленный металл. Но круг замкнулся - та вода, обогнув вселенную, вернулась, и теперь в нее вступили мы...
Здесь текст обрывался - перо даже чиркнуло, видимо, начальник разведки в этом месте вытянул листок у Тихого.
- Если бы проверяющим твое сочинение был я, то оценил бы его примерно так... - сказал я.- Что это, товарищ старший лейтенант? Я вас спрашиваю! Тут судом офицерской чести не обойдешься, здесь трибуналом пахнет! Стиль вашей объяснительной оскорбителен для армии, чужд ей, как цветок в стволе пушки. Таких поэтов нужно гнать из Вооруженных Сил ссаными тапками, чтобы не распространяли бациллу гуманизма, чтобы не вовлекали в это порочное занятие прочих слабых духом старших лейтенантов!.. Конец цитаты. А уже от себя, от лица прочих склонных к пороку чтения старлеев, спрашиваю: разве может офицер спецназа вот так писать? Я зачитался, я требую продолжения романа!
Тихий улыбался, он был явно доволен моей реакцией. Выдержав паузу, сказал:
- Спасибо за высокую оценку, конечно, но я вынужден разочаровать и суровых проверяющих и слабых духом старлеев. Никакой я не кадровый. држе того, по образованию я - филолог, - на нашем потоке среди трех пацанов любимой присказкой было, что лучше дочь ефрейтор, чем сын филолог. А плюс мой в том, что через два месяца у меня, как и у тебя, - неотвратимый дембель, - если, конечно, Аллах раньше не дембельнет. (Он постучал костяшками пальцев по прикладу своего автомата.) Поэтому мне эти расследования всегда были по барабану, мою карьеру ими не испортить, в армии оставаться не собираюсь... Чего молчишь? Не поймал, что ли?
- Кажется, поймал, - сказал я. - Немая сцена, как и полагается. Пытаюсь представить тебя филологом.
- Я и сам его забыл, этого любителя слова, - сказал Тихий. - Придется вспоминать. Когда-нибудь приедешь ко мне, будем пить самогон, закусывать жареным мясом, и я тебе расскажу...
