После полдника вожатый третьего отряда Иван Ильич Кувшинников зашел в палату, сбросил стоптанные сандалеты, надел кеды и отправился искать пропавших пионеров.
«Перепугалась, — подумал он. — «Заблудятся», «утонут»… Почему они удрали? — вот над чем бы надо голову ломать. И кто удрал? Ширяев Юрка, который уж наверняка соображал, на что идет. Ведь ему было последнее предупреждение!».
Юрка Ширяев… Иван познакомился с ним в первую же ночь в лагере. После долгого суматошного дня (сборы у дворца культуры, наказы родителей, посадка в автобусы, длинная тряская дорога, устройство в палатах, получение постельных принадлежностей, первый ужин, галдеж, бесконечные вопросы, беготня) Иван рухнул в прохладную постель с намерением заснуть побыстрее и отоспаться поосновательней.
Но не тут-то было. Пацаны, выждав минуту-другую и решив, что вожатый спит, начали перешептываться, ворочаться, вставать; палата наполнилась шорохами, придавленным смехом, скрипом кроватных сеток. А он, Иван, лежал тихонько и не знал, что делать. Растерялся. Просто лежал затаившись и по звукам и неясным движениям угадывал, что вытворяют пионеры.
Вот кого-то накормили зубной пастой, кого-то, задремавшего, привязали к кровати ремнями, кому-то разукрашивали карандашом лицо.
— Тш! — предупреждали обиженного, собравшегося возмущаться. — Тш! Разбудишь вожатого, так и знай…
Потом осмелели совсем. Подушки, кеды, булки стали летать из одного конца в другой, захихикал кто-то громко, возня усилилась. А Ивану вспомнился разговор с секретарем заводского комитета комсомола. Кеша нашел Ивана в цехе и знаком попросил выключить пневматическую дрель.
— Слушай, Ваня, друг, — молящим голосом сказал Кеша, когда дрель перестала гудеть, — выручай, горю! — И пожаловался, что второй день носится по заводу, изыскивая кадры для пионерлагеря.
— Да ты что! — удивился Иван. — Какой из меня вожатый?
— Школьников подшефных в поход водил? — Кеша загнул на руке один палец. — Водил. Значит, опыт работы с пионерами имеешь? Имеешь. Общественник? Общественник. Ударник? Ударник. Так неужели с пацанами не справишься?
— Не знаю, не знаю… Да и некогда мне. Поступать я решил в этом году.
— Вот и отлично! — воскликнул Кеша. — Бери с собой учебники. Там ведь рай, не работа! Времени свободного будет навалом, плюс к этому — берег моря, сосновый бор, а воздух, воздух! — Он даже глаза зажмурил, будто представил себя на месте Ивана. — Загоришь, отдохнешь, ну, по рукам, что ли?
«Эх ты, Кеша, Кеша, — думал Иван, слушая и наблюдая тех, с кем, по Кешиному мнению, можно справиться играючи. — Сам-то ты, Кеша, видно, ни разу здесь не бывал. Что вот делать? Заорать? Вежливо попросить? Пригрозить? Или как-то по-хорошему? Дров бы не наломать в самом-то начале…»
А шум, между тем, нарастал. Теперь уже заворочались на ближайших к Ивану кроватях, задвигали ногами, завертелись с боку на бок, будто бессонница охватила всех, будто муравьи в постели поналезли…
И вот тогда-то он вспомнил о своем магнитофоне. Усмехнувшись, протянул руку, осторожненько нащупал крышку, открыл ее, вставил штекер микрофона в гнездо и, улучив удобный момент, надавил на кнопку записи.
— Тише вы, шкеты! — насторожился один из озорников.
— Да можешь не волноваться! Спит он без задних ног! — успокоил другой.
— Бороду задрал…
Взрыв приглушенного смеха.
— Ему счас хоть бороду остриги!
— Ширяй, Ширяй, у тебя е?..
— Шу-шу-шу…
— Ох ты, «Шипочка»! Давай! — и закурили. Три уголька насчитал Иван на кроватях.
«Ну, архаровцы, погодите, — думал он, — я вам завтра устрою…»
— Ширяй, Ширяй, — канючил кто-то, — ну дай, ну че ты жмешься? Я же отдам, у меня «Беломор» в дупле.
Заспорили. Потом запели: «А нам все равно, а нам все равно…»
«Пожалуй, хватит», — решил Иван.
— Я все видел и слышал! — сказал он голосом диктора Левитана. — Довольно! Приказываю спать!
Ш-ш-ш-х! И — тишина. Ни движения, ни звука, только глухое потрескивание магнитофона.
Иван нащупал клавишу, и шорох ленты прекратился. В окнах уже серело, когда сопение мало-помалу заполнило палату.
А после завтрака посадил троих курильщиков в беседку и прокрутил ночную запись…
Не давая опомниться, заговорил, прохаживаясь перед ними:
— И тебе, Ширяев, и всем вам надо немедленно бросить курить. Немедленно. Скажете, нелегко, втянулись? Ерунда! Послушайте, что говорит об этом психиатр Леви. Книжка такая есть, «Охота за мыслью» называется. Так вот, у тебя, Ширяев, норма, скажем, целая пачка в день…
— Ну, не пачка уж, — возразил Юрка.
— …Ты сегодня утром выбрасываешь одну сигарету, одну! Это незаметно. Не все ли равно, двадцать сигарет вытянешь или девятнадцать! Завтра утром ты выбросишь уже две сигареты, послезавтра — три… Понимаете, ребята, наша психика подобна маятнику: чем больше удовольствия мы получаем от чего-то, тем больше неудовольствия испытываем, когда лишаемся этого «чего-то»…
— Так жалко же, Иван Ильич, выбрасывать-то, — сказал Юрка. — Я выброшу, а кто-нибудь подберет. И выкурит.
Дружки Юркины закивали: «Точно! Если бы окурок… Да и то подберут, а уж целую! Охотников много до чужих-то сигарет!»
«Вот ведь какие!» — подумал Иван, чувствуя, что сейчас провалится блестяще задуманная, как ему тогда казалось, лекция о вреде курения.
— А не бросишь, — сказал он, останавливаясь 16 напротив Юрки и глядя прямо в его серые раскосые глаза, — будет рак. Так и знай.
«Рак!» — у Юрки дрогнули ресницы.
«Ага! — обрадовался Иван. — Ну, сейчас я вам, братцы, распишу, что это за штуковина — рак, уж я постараюсь!».
Но не успел. Его позвала Анна Петровна.
— Иван Ильич, в чем дело? — спросила Анна Петровна вполголоса, когда он подошел к ней. — В палате-то у вас? Свинарник — не палата…
Пришлось рассказать ей все.
— И вы им лекцию? — удивилась Анна Петровна.
«Да, на научной основе», — хотел было сказать Иван, но Анна Петровна решительно направилась в беседку. И устроила курильщикам такой разнос, что те закрутили пуговицы, смущенно запереминались с ноги на ногу, вспотели.
— Если еще раз, хотя бы раз что-нибудь натворите, — сказала Анна Петровна. — так и знайте: в лагере вам не быть. И к тебе, Ширяев, это относится в первую очередь. Тебя в прошлом году хотели исключить за курение и дрлиганство, пожалели мать. Она с вами замучилась, пусть, мол, хоть летом отдохнет. Но в этом году обещаю тебе… А теперь — вымыть в палате, да как следует. И всю неделю будете мыть. Ясно?
«Тетка решительная», — с уважением подумал тогда Иван.
И все-таки еще несколько раз пытался действовать «на научной основе», да все неудачно. Надо присвоить отряду название, он начинает думать, подходит с одной стороны, с другой, отбрасывает вариант за вариантом, а отряд-то уже назван. По предложению Анны Петровны «Буревестником».
Чтобы выбрать отрядную песню, натащил из пионерской комнаты песенников и углубился в их изучение, а тем временем отряд уже напевал «Барабанщика», который был и в прошлом году отрядной песней. Так и с оформлением отрядной линейки… Ивану уже виделось нечто лаконичное и простое, нечто очерченное по параболе, а ребята под руководством Анны Петровны выровняли площадку под окнами палаты, посыпали ее песком, обложили по краям зеленым мхом, из битого кирпича выложили звезду, воткнули мачту с флагом — готово! Командиром отряда и звеньевыми выбрали девочек, которые и в школе пионерское начальство — свое дело знают.
Неторопливо, с уверенностью опытного педагога, Анна Петровна налаживала в отряде дисциплину. Попробуй замешкаться на построение или не вытри пыль за шкафом! Или откажись петь в музыкальный час! Захочешь и петь, и плясать, и лить воду на клумбу с цветами! Будешь и в тихий час лежать, как мертвый, и мести, и скрести, а в купалке плескаться сверх нормы и не помыслишь!
На планерке их третий отряд был отмечен начальником лагеря, как один из лучших. Анна Петровна разрумянилась от похвалы, а он, Иван, решил: а может, так и надо? Может, это тоже по науке? И ему ли, не имеющему понятия, что такое педагогика, совать свой нос? Решив так, он со спокойной совестью занялся физикой.
«И что же в результате? — спрашивал он себя, подходя к главным воротам лагеря. — Они удрали. Побег. Скандал. Рушится дом, возведенный Анной Петровной. Причем, Ширяев удрал! Ведь я его найду сейчас, и его вытурят в два счета! Ну и ну…»
О "приговоре", или "один раз не гей*!"С одной стороны - пару-тройку раз переспать с человеком своего пола - это не гей* и не лесби. С другой - а в чем, собственно, приговор, живи, люби...
О "приговоре", или "один раз не гей*!"Вроде как сами самоприговариваются. Можно так смоделировать такого человека, парня, который мог бы это делать. И это не оч хорошая тенденция что ли.