Потом мне сказали, что я провел на грани жизни и смерти всего шесть часов. Наверное, извне это так и выглядело. Что – на грани. Что – шесть часов… Внутри же меня время шло по-другому: то ползло, то неслось, то возвращалось вспять.
Подобно воннегутовскому Билли Пилигриму, я получил возможность возвращаться в любую точку своей жизни и проживать ее заново бесконечное число раз. Зачем? Трудно сказать. Но для чего-то я десять, или двадцать, или больше раз возвращался туда, на раскаленную пыльную улочку Кабула, где и когда лежал, из последних сил зажимая развороченное плечо и не позволяя крови вытекать так быстро, как ей того хочется. Я лежал и смотрел в слишком высокое небо, а мой коллега Хафизулла торопился ко мне из ду-канчика наискосок, торопился медленно и безнадежно – так Ахиллес когда-то настигал черепадр… Мне почему-то казалось, что в те минуты я понял и почувствовал нечто главное, без чего вообще нет смысла жить дальше, – причем это главное можно изложить в семи словах… и вот теперь я возвращался и возвращался туда, стараясь уловить в пустоте эти семь слов, но заставал только боль, смертное томление и тоску.
Я возвращался в детство, в самые счастливые моменты, и оказывалось, что это убого, жалко, скучно и лишь иногда трогательно.
А то, от чего у меня сегодняшнего захватило дух, я в детстве пропустил. Это был темный, заросший лилиями пруд. Берега его полностью скрывали гибкие плакучие ивы. Позади ив росли огромные деревья – вязы или дубы. Казалось, что кроны их готовы сомкнуться над водой. Под деревьями стояли две белые кружевные беседки. В одной беседке сидела красивая девушка и смотрела на то, как мы с отцом ловим рыбу. Меня тогда не интересовало ничего, кроме поплавка в ленивой вязкой воде…
Через месяц отец уйдет от нас к этой девушке. Еще через месяц они погибнут страшной смертью, и об этом я не буду вспоминать никогда.