Рэй Брэдбери "Дзен в искусстве написания книг"

[dok34.ru]

Все персонажи Толкина на одной картинке

Автор: MorGott

pikabu.ru

По ссылке есть ссылка на полный формат 🙂
Красиво и кропотливо 🙂

 

[A.Sputnik]

Все персонажи Толкина на одной картинке

Автор: MorGott

pikabu.ru

По ссылке есть ссылка на полный формат 🙂
Красиво и кропотливо 🙂

Шикарно! 🙂

 

[dok34.ru]

Шикарно! 🙂

Ага 🙂
Я хочу на А3 распечатать красиво, но ещё не знаю, куда повесить 🙂

 

[dok34.ru]

"- Я дракон, - объявляет супергерой гордо.

- Да вижу, что ящерица, - вздыхает другой герой.

Человек существо многогранное и многоуровневое. Из животной основы, которая формировалась сотни миллионов лет, в нем живет и реликтовый ящер, заставляющий бросаться на любой кусок жратвы – реальной или воображаемой. И обезьяна, которую толкает на подвиги бес сластолюбия – иди, возьми самку, размножься. Кипит в нем, рептилии, древняя ярость хищника – убей, растопчи, стань единственной жабой в вонючем канализационном стоке, бери все, до чего дотянешься зубами. И ленивая инертность травоядного – стой на месте, жуй траву, все само по себе образуется. Все эти древние пласты упакованы плотно в нашем подсознании, и всплывают наверх эгоизмом, социопатией, алчностью и агрессией, а также равнодушием ко всем проблемам, кроме твоих собственных.

Но есть и нечто высшее, что нам спущено из далекого будущего согласия, гармонии, Вселенского Разума и взаимпомощи. Это способность творить, героизм, любовь, коллективизм, доблесть и внутреннее ощущение Вечности, величия Вселенной и ее Создателя.

Все эти противоположные, но все же единые, ипостаси перемешивается в нас в диких коктейлях и дают то, что мы наблюдаем – историю цивилизации, ее взлеты и падения, моральное и духовное совершенствование человека или его изничтожение с трансформацией в холоднокровную жабу.

Так что человек – существо и божественное, и реликтовое. Между подсознанием и сверхсознанием мечется разум, логический и оценивающий, тщетно пытающийся осознать себя, реальность и не знающий, куда приткнуться.

Одним из важнейших инструментов этого осознания является культура. И целью человеческой культуры всегда было не столько зеркальное отражение действительности в ее красоте и ужасе, сколько поиск и раздувание этих самых искорок огня – всего высшего, гармоничного, красивого. И доброго. Потому что иначе человеческая цивилизация вообще теряет смысл – уж лучше в пещеры или в болото, булькать вместе с жабами.

Культура – это неотъемлемая часть человека разумного. Она есть элитарная, быдляческая, массовая, узкая. Но Культура всегда стремилась к идеалу, ибо ее противоположность - черная культура, получила название Антикультуры, ведущей людей по пути разрушения, по пути торжества реликтовой части их существа, фактически, к тотальной деградации.

Конечно, большинству населения на высочайшие изысканные образцы культуры было всегда наплевать. Битлы и Киркоров массам куда ближе Баха и Мусоргского. Но ведь и масскультура – отражение каких-то глубинных настроений, тенденций, наших прямых или запутанных путей, основ развития общественного организма и его отдельных крохотных клеточек - то есть нас, человеков и человечков.

Интересно с этой точки зрения разбирать будоражащие массы образцы масскультуры. Тогда видны как на ладони тенденции развития социума, общественные запросы. Именно поэтому я столько накатал рецензий на фильмы и книги – не из-за того, что я киновед и литературовед, и хоть что-то в этом понимаю, а потому, что в этих творениях отлично видно, кто мы есть и куда нас ведут.

В последнее время все четче прослеживается тенденция глобального крена в сторону именно Антикультуры. То есть тешится тот самый реликтовый ящер, который хочет владеть, жрать и совокупляться. В западном кино засилье сверхлюдей - всем по сусалам, я царь! Нездоровое стремление к лидерству любой ценой, уничтожение городов, людей, противостояние со злом, которое ничем не отличается от добра. Наше немногим лучше, хотя по старой традиции все еще пытаемся вещать о высоком и вечном, но почему-то это высокое связано все больше с антисоветчиной и русофобией. Произвело на меня впечатление сообщение, что Жигунов из пятидесяти режиссеров не нашел ни одного, кто снял бы фильм о СВО. Зато доходы с проката нашей антисоветской поделки «Мастер и Маргарита» во Франции отлично идут на помощь ВСУ.

Антикультура просто воем воет, оповещая, что человечество просто желает освинячиться. При этом в рамках этой Антикультуры мы видим поразительные образцы лицемерия и мастерства подмены понятий.

Литература. Не беру «Большую», даже «огроменную литературу» типа Зулейхи, которые открывает глаза на ГУЛАГ, ущербность татарского и русского народа, а также на ничтожность страны Россия и окрестностей. И тут видим еще просто чудеса двоемыслия наших родных кукловодов – с одной стороны СВО, гордость за Великую Отечественную войну, за нашу историю, с другой – Зулейха, кино про архипелаги ГУЛАГи и происки НКВД, хруст окаменевшей французской булки о которую давно крошится эмаль зубов.

Берем обычную попсу. Мою любимую фантастику.

Чего в моде? Бояръ-аниме и фэнтези. Ну, с фэнтезями все ясно – чистый эскапизм, уход от неуютной реальности с войнами, кредитами и вечным прессингом окружающей среды в тепленькую влажную сказку, где ты волшебник, у тебя есть единорог и принцесы, и все тебе кланяются. Срубил голову черному властелину – и все отлично. И не надо подниматься в шесть утра на работу, чтобы свести концы с концами и съесть свой бутербродик с маслицем. Не надо унижаться перед начальством и прятаться от мобилизации через Верхний Ларс. Весь мир у твоих нечищенных ботинок, только успевай его пинать.

С бояркой все интереснее. В большинстве книг вольно или невольно культивируется та самая дремучая часть души человека. Борьба за первенство любой ценой. Потоки крови. С каким-то придыханием авторы пишут о сословном неравенстве. Их герои – князья, бояре, колдуны, для которых весь народ или мусор, или букашки, о котором «хорошие дворяне» заботятся, а плохие его давят. Не скажу, что доброе и хорошее не проскальзывает. Но ни у кого из авторов не вызывает сомнения, что такое положение нормальное.

Отлично помню, что при СССР говорили тем, кто нахрапист и пытается проехаться на чужом горбу, за чужой счет, эгоистам и хамам: «Мы господ в семнадцатом году вывели». Ну или буржуев.

И это не просто оборот речи. Это констатация факта – в 1917 году сословные различия, где одним с детства все пути открыты, сыто, пьяно, пьем Чинзано, а другие с голоду дохнут и корячатся в земле, как многие поколения их предков, были порушены. Появились стремительные скоростные социальные лифты. Конечно, много было и утрачено в культуре, образовании, даже морали. Но гораздо больше приобретено. Страна рванула вверх неимоверными темпами. И, что интересно, как только сословные преграды были построены вновь, как только стали обосабливаться номенклатурщики, посчитав себя голубыми кровями – все рухнуло к чертям. И сейчас эти нарождающиеся наши «элитарные» сословия – бомба замедленного действия. Они неизменно приводят к застою, окостенению и деградации.

В самом же популярном на сегодня виде литературы – тиражи там запредельные, кроют как бык овцу все остальные направления - на сегодня именно сословные различия преподносятся или как величайшее благо, или как фатальная неизбежность. Огромное множество наших сограждан, когда выдаётся минута спокойствия, тянется к электронной книжке и в вожделении погружается в манящий мир благородных дворян, дуэлей за дворянскую честь, нещадных порок кнутом на конюшне народа-быдла, который благородным жить мешает.

Там редко встречаются упоминания о высокой морали, долге перед человечеством и страной. Там все посвящено одному – процветанию своего клана, для чего нужно убить всех конкурентов. Конкуренты, конечно, злы и аморальны. Герой человечен и благороден. Все, как положено в данном виде литературы. Но суть одна – все делается лишь для того, чтобы твой клан, семья и ближний круг нажились, поднялись на недосягаемую высоту и рулили всем. Справедливость? Ну, конечно. Локальная. Для себя, клана и близких. Явно не для всех, потому как сословия.

Интересы государства, народа – ох, конечно они очень важны, но так, на периферии. Главное – клан. Ничего не напоминает? И никого из нашей реальности? У нас и за рубежом. А если напоминает, то не имеем ли мы дело не с безобидными виршами, а с целенаправленной трансформацией общественного сознания?

А что, просыпаешься однажды и слышишь – боярский клан Грефа объявил войну княжескому роду Чубайса и примкнувшего к нему барона Дерибаски за контроль над активами «Роснано».

Понятно, что это всего лишь лёгкое времяпровождение за такой литературой, чтобы расслабиться. А чтобы расслабиться надо, чтобы в книге было все весело, сюжетно, романтично. Нет большего удовольствия для холопа, чем читать и сплетничать про вожделенную жизнь господ, которой так хочется пожить хоть немного, хоть в мечтах.

Да и легче захватывающий приключенческий сюжет в этом жанре строить – злодеи, благородные герои, шпаги, колдовство, орки с троллями. А еще любит народ традиционные рыцарские и прочие подобные романы. Вон, до дыр мы зачитывали «Трех мушкетеров» - про четырех веселых, отважных и бесшабашных убийц, уголовников, коррупционеров, подонков и предателей Франции.

А тут подоспели традиции японского аниме, которые завоевало умы наших соотечественников со скоростью лесного пожара, и это горение не тушится никакими способами. Все эти романтические личности с супервозможностями, все эти кланы, самураи и прочая фигня – почему-то страшно привлекают нашего человека.

Есть в нашей боярке и черты так любимых широкими массами не одну тысячу лет сиротских историй, типа Диккенса, про несчастных бродяжек, оказывающихся родовитыми аристократами и показывающими Кузькину мать всем, кто их не ценил и задевал. И затуманивается у читателя взгляд, и думает он – а вот мне бы так. Раз – и аристократ со дворцом. А то корячишься за ипотеку, света белого не видишь.

Читается все это, как правило, легко. Книги выпускают сериями уже по полсотни штук, да еще разветвляются. Все это жвачка, мексиканский сериал, Рабыня Изаура с пропиской в Санта Барбаре. Проводить время за таким чтивом можно до бесконечности. И не замечать, что ты медленно пропитываешься этими идеями – меленькими, подленькими, неказистыми, но постепенно проникающими в сознание и отвоевывающими там плацдармы. Имеется такое свойство в масскультуре – с одной стороны она несерьезная, но последствия для мировоззрения бывает значительными при длительном употреблении однотипных «таблеток».

Вот так незаметно, с детства, люди приучаются жить в круге понятий, где считается нормальным, что одним дано все, а другим кукиш с маслом, потому что ты не из этого круга. И большинство людей однажды понимают, что они именно из нижнего круга, которым не светит ничего. А так хочется. И единственный способ вырваться из него – это прочитать новую боярку, где ты будешь себя самоидентифицировать с крутым героем, полным родовой магии стихий, величия, благородства и высоких титулов, открывающим ногой дверь к королям.

Очень редко встречается в этом типе литературы осуждение такого мироустройства. Бывает, конечно. Так же как и нравственно выверенные книжки – тоже встречаются. Но основной тенденции это не отменяет – народ тянется к неправедным моделям общественного устройства, что видно по популярности данного направления. Потому как так интереснее. Прикольнее. Легче. И потому как народ видит себя наверху в грезах и мечтах.

Такая популярность – это не просто дань моде и желание «чегой-то почитать», потому как «что-то почитать» - для этого написана куча куда более достойных и интересных книжек. Это следствие каких-то глубинных общественных запросов, предпочтений и перекосов. И это, как ни крути, тревожит.

Наслушался в наушниках в последнее время эту боярку. Потому как привык к аудиокнигам, и слушать больше нечего – ни твердой НФ, ни хорошей мистики, ни мудрых книг про жизнь. Только русская классика, которой я неизмеримо рад – потому что лучше ничего не писали и неизвестно, напишут ли. И еще бурный поток этой боярки с фэнтезюхами и попаданцами в тело Петра Третьего.

В общем, решил сам написать боярку. Больше для прикола. Заодно осмотреть, как она зайдёт публике, выросший на историях о победе в магическом поединке князя Уродина над боярином Подонковым.

Почему в тела наследника боярского рода попадают все какие-то спецназовцы, черные колдуны и маги стихий? А зашлем мы туда профессионального революционера. Который сперва будет в полном одурении от гнусности сословного общества, которое наша Земля даже в худшие времена не знала. А потом займется революциями и переворотами. И будет всем счастье.

Написано в лучших штампах жанра – магия, бароны, обедневшие роды. Просто эта машина заезжает не туда, в неизъезженную степь…
"
...не моё, взгляд🙂

 

[dok34.ru]

""Если бы меня попросили назвать самую важную составляющую в арсенале писателя силу, которая придает материалу именно такую, а не другую форму, и уносит туда, где ему хочется оказаться, я бы ответил так: его драйв, его упоение своим делом". Рэй Брэдбери, 1973.

Беляев стал адвокатом, но попытался уйти из профессии. И неожиданно заболел, а «врачи Смоленска не могли поставить диагноз…»

Так говорила дочь писателя Светлана. В то же время биографы упоминают о плеврите и какой-то неудачной плевральной пункции. Но диагноз-то плеврита врачи того времени довольно точно ставили и без рентгенологического исследования, что в Москве, что в Смоленске.

Ну, плеврит так плеврит. В данном случае — экссудативный (врачи того времени использовали название «выпотной плеврит»). Помните «линию Дамуазо», «треугольники Гарлянда и Раухфуса—Грокко», характерное притупление звука, бронхиальное дыхание, эгофонию («козлиный голос») или металлический звук при выстукивании через монету (признак Питре)?

Диагноз в типичных случаях было поставить нетрудно, а вот лечение ставило в тупик. «Специфических средств против плеврита мы не знаем…» , писал и 20 лет спустя профессор М. П. Кончаловский. Еще в XIX веке в таких случаях доктора прибегали к проколу грудной клетки. Ясно, что при туберкулезе легких жидкость в плевре помогала, как считали, выздоровлению, поджимая легкое! И только когда больной не мог лечь, задыхался, и у него уменьшалось количество мочи (!), когда в здоровом легком начинали выслушиваться хрипы, возникало показание к проколу. Еще один случай — когда жидкости было много (а бывало и по пять литров экссудата). Насколько все-таки тогда были опытные врачи: если больной говорил, что начал выделять много мочи, то без всякого выстукивания и выслушивания доктора понимали, что плеврит начинает рассасываться! Понятно, что жидкость, извлекаемая при проколе, позволяла приблизиться к правильному диагнозу. В ней могли обнаруживаться кровь, гной, туберкулезные палочки или раковые клетки, которые тогда уже хорошо определялись.

Техника прокола в начале прошлого века тоже была уже исчерпывающе отработана. Прокол производили всегда над верхним краем нижележащего ребра (по нижнему краю проходят нерв и сосуды), по лопаточной линии под VIII и IX ребром, по средней подмышечной линии под VII ребром и по передней подмышечной линии под V или VI ребром. Манипуляции выполняли шприцом с иглой длиной 10 см или (если выпускалось большое количество жидкости) особо толстой иглой -троакаром, либо приборами Потена или Дьелафуа. Троакар имеет просвет больше, чем у иглы, и густая жидкость (гной) из полости плевры вытекала по нему лучше. Но суть не в этом.

В каком бы месте ни прокалывал врач грудную клетку Беляева (кстати говоря, тут тоже путаница: и в датировке этого плеврита, и в указании места проведения пункции — Ярцево или Смоленск), достать оттуда до позвонка просто невозможно (игла не шпага!). Непонятно, откуда взялась версия, о которой говорит биограф: «То ли рука у врача дрогнула, то ли от неумения, но игла сорвалась и внесла инфекцию в один из спинных позвонков. Так плеврит перешел в костный туберкулез» (З. Бар-Селла, 2013). Я думаю, что все не так было: первичным во всех случаях всегда являлся туберкулез легких, а поражение позвоночника (туберкулезный спондилит) возникало лишь вторично, причем не переносилось косоруким врачом, а переходило из легких на тела позвонков — нижних грудных или поясничных (у взрослых чаще всего на тело X грудного позвонка). Когда туберкулез «переходил» с легких на другие органы, это, по сути, был уже туберкулезный сепсис, т. е. палочки находились в крови и ее током заносились в другие органы.

В чем суть проблемы? Эту болезнь описал еще в XVIII веке «гений хирургии» П. Потт (Persivel Pott, 1714–1788). Выдающийся английский хирург, служивший в лондонском госпитале Св. Варфоломея, Персивал Потт в 1779–1782 гг. опубликовал две работы, где подробно описал болезнь, названную позже (и называемую так по сей день!) его именем — болезнь Потта (другое название — туберкулезный спондилит). Туберкулезная палочка особенно «любит» позвонки: из всех костей скелета именно они поражаются туберкулезом в половине случаев. Туберкулез позвонков составляет 15 % случаев внелегочного туберкулеза и 2 % всех случаев туберкулеза вообще.

Персиваль Потт

Именно П. Потт обнаружил, что при туберкулезном спондилите развиваются горб, натечник (абсцесс Потта) и паралич мышц ног (параплегия Потта). Последнее в выраженной форме встречается в 6–20 % случаев, и, конечно, не заметить такое врачи не могли. Но даже сейчас, если не предполагать это («красные флажки» боли в спине), все будет объяснено «остеохондрозом позвоночника»!

Заболевание в 11–18 % случаев могло протекать без боли, пока специфический процесс оставался в теле позвонка (П. Г. Корнев, 1963). Болевой дебют болезни, чаще всего развертывающийся исподволь, имел место более чем у трети больных. Появление местных болей указывало на далеко зашедший активный процесс, разрушивший наружный слой тела позвонка и достигший окружающих мягких тканей. Боли при спондилите в 64 % случаев отмечались в области пораженных позвонков. Они бывали тупыми, ноющими, сверлящими, обычно усиливались при движениях туловища, кашле, чихании, при нагрузке по оси и часто сопровождались ощущением покалывания, мурашек, жара, онемения, пульсации.

Лишь в редких случаях движение или ходьба успокаивали боль. Врач надавливал на остистые отростки грудных и поясничных позвонков или приставлял к ним звучащий камертон — боль ощущалась на расстоянии от туберкулезного очага, причем в одних и тех же зонах, например в ногах, в суставах, в животе или в паху. Нередко при надавливании на один остистый отросток «отраженные» боли выявлялись в нескольких областях, например, в нижней конечности или в подреберье. Важным признаком спондилита считалось болезненное сокращение мышц вдоль позвоночника — «симптом вожжей» (П. Г. Корнев, 1963). У большинства больных напряжение этих мышц начиналось на уровне горба (если он уже образовался) и прослеживалось ниже и выше места поражения симметрично (Я. Б. Попелянский, 2001).

Уже во времена А. Р. Беляева врачи говорили: если при ощупывании места поражения боль усиливается, это плохой признак, если боли нет, то прогноз лучше. Было обнаружено, что если провести губкой, смоченной горячей водой, по позвоночнику, то в области пораженного позвонка ощущалась острая боль! Туберкулезные абсцессы в этих случаях образуются, как правило, по передней или задней поверхности тел позвонков, отслаивая соответствующие связки, и скапливаются в полости спинномозгового канала. Разрушив связку, туберкулезный абсцесс распространяется по межмышечным пространствам и сосудистым путям далеко от начального костного очага. У

таких больных местная острая боль в позвоночнике возникала при всяком движении, сотрясении или даже чихании. Появлялись и деформации позвоночника — от выступания остистого отростка до искривления позвоночника и даже горба. Больные сначала могли ощущать боль и мурашки в ногах, зябкость, слабость мышц, а потом развивался и паралич ног (паралич Потта). Попросту говоря, туберкулез «съедает», разрушает тела позвонков и позвоночные диски. В благоприятном случае процесс останавливается, полуразрушенные позвонки как бы срастаются (обездвиживаются) или формируется горб, но при дальнейшем течении процесса позвонки «складываются», как отсыревший кирпич, и сдавливают либо нервные корешки, либо спинной мозг, вызывая паралич.

Сейчас в моде диагноз «остеохондроз» и мы в самую последнюю очередь подумаем: а не туберкулез ли это? В первой четверти прошлого века заболеваемость туберкулезом достигала степени пандемии, «век туберкулеза» еще далеко не закончился. В начале XX века в России только больных хирургическим (костным) туберкулезом детей было не меньше двухсот тысяч. Нет сомнений, что Беляев страдал легочным туберкулезом (откуда же иначе было появиться плевриту?) и в качестве осложнения — болезнью Потта. Тут снова возникает вопрос: почему диагноз болезни Беляева вызвал такие трудности у врачей?

Боль в спине у больного туберкулезом логично было объяснить поражением позвоночника, тем более если человек не мешки таскает, а занят кабинетным трудом. Всю жизнь нам ставили в пример то, как тщательно обследовали больного земские врачи, да и книги того времени описывают это исчерпывающе. «С головы до пят смотрите больного, несмотря на его жалобы» — постулат как раз того времени. Выходит так, что декларация одно, а суровая реальность — другое. Может, потому и поехал А. Р. Беляев по белу свету искать «нормальных» врачей?

…Когда Беляев слег с плевритом, его оставила и вторая жена, заявившая, что не для того она замуж выходила, чтобы обихаживать лежачего больного. В дальнейшем его повсюду сопровождали мать и няня. По логике, они должны были отправиться в Ялту (они там и оказались, но позже) — Мекку туберкулезных больных. Вот этот факт, которого почему‑то все биографы избегают, неоспоримо свидетельствует о чахотке писателя.

Так какого врача искал Беляев? Как бы то ни было, он оказался в Ростове‑на-Дону, а в Ростов был эвакуирован Варшавский университет, медицинский факультет которого располагал сильным профессорско-преподавательским составом. Среди 23 профессоров были талантливые клиницисты. Наибольший интерес для А. Р. Беляева мог представлять профессор Николай Иванович Мухин (1863–1926), директор клиники и заведующий кафедрой частной патологии и терапии медицинского факультета Варшавского университета. Он был автором более 50 научных работ и трехтомного руководства по внутренним болезням. Талантливый специалист в области патологии сердца и почек, он описал одну из форм спинномозгового паралича при сифилисе и определил признаки ранних форм туберкулеза легких. Возможно, Беляеву могли помочь и выдающиеся хирурги профессора Варшавского университета Н. И. Напалков и Н. А. Богораз: они уже тогда производили вмешательства на грудной клетке и костно-пластические операции (делались первые попытки оперативного лечения туберкулеза позвоночника).

В 1915 году, когда Беляев отправился в Крым, европейские курорты из-за войны были для россиян недоступны. Беляев даже написал об этом. Как ответили собственники крымских курортов на такую благоприятную ситуацию, устранившую заграничных конкурентов? Навели чистоту в «…своих ветхих халабудах? Обустроили пляжи кабинками, зонтами и навесами? Разнообразили меню, завели скатерти и вывели тараканов в своих трактирах? Электричество провели? Как бы не так! Зато сделали то, что подсказала им неуемная жадность, — взвинтили цены. На все!». Итог — рекордно низкое число посетителей. Приезжали лишь страдальцы вроде А. Беляева, кому некуда было деваться…

«У нас ортопедия делает чудеса!»​

Увы, это всего лишь фраза из первого фантастического очерка А. Р. Беляева 1915 года. Диагноз писателя оставался неясным, вероятно, до ноября 1916 года, когда Беляев вместе с матерью и няней переехал в Ялту. Там его поместили в гипсовую «кровать». Она представляла собой слепок из гипса, который делали так: пациента укладывали на живот, а затем на спину и накладывали гипс — вместе с головой, а иногда и со ступнями (у детей), потом слепок сушили, и через два дня «кровать» была готова. Для верности больного могли еще привязать фиксирующей повязкой за грудную клетку.

Смысл такого ложа заключался в том, что оно повторяло все изгибы позвоночника больного, а длительный покой, как считали, способствовал заживлению повреждений, причиненных туберкулезной инфекцией. Сколько на это заживление уйдет времени, никто, конечно, не знал. Сам Беляев писал: «…я заболел костным туберкулезом спинных позвонков и три года пролежал, свалившись с параличом ног. Паралич прошел через несколько месяцев, но три года пришлось выдерживать скучный курс лечения абсолютным покоем!»

Получается, что врачи действительно долго не могли поставить диагноз.

Паралич ног говорит о том, что болезнь поразила у писателя нижние грудные или поясничные позвонки: именно в этих случаях развивался паралич Потта. Но, к счастью, спустя несколько месяцев он прошел! В одном из телевизионных интервью дочь А. Р. Беляева говорила о том, что писателя во время болезни вытягивали, подвешивая к ногам «гири» (С. А. Беляева, 2009). Сначала показалось, что она что-то путает, но ведь известно, что современнику Беляева Б. М. Кустодиеву сначала тоже ставили диагноз туберкулеза позвоночника и в швейцарском санатории вытягивали его несколько раз в день. Это достоверный факт! Значит, абсолютный покой в этих случаях соблюдали только у детей, а у взрослых прибегали к более активной тактике. Вытяжение, по мнению врачей, «раздвигало» позвонки и уменьшало их давление на нервные корешки.

…Дебют болезни А. Р. Беляева совпал с крахом Российской империи. Ялта, которая даже одно время называлась Красноармейском, то была в руках красных, то оказывалась в тылу белой армии. Сын священника и домовладелицы, А. Р. Беляев в силу болезни не вызвал у большевиков, к счастью, никакого интереса. А вот при белых он ухитрился опубликовать в газетах почти десяток материалов, но никакой фантастики там не было — сплошная политика, и местами антибольшевистская. Любопытно, что у него был опубликован даже материал «Церковь и государство». Но для нас куда интереснее описание Беляевым тогдашней больницы, где ему пришлось находиться «среди неимоверной грязи, холода, голода, между агонизирующими жертвами голода… Несколько „составов“ больных общей палаты умерло на моих глазах…» Весной 1921 (а не 1922) года от голода умерла и мать писателя.

Летом 1922 года в Доме отдыха ученых и писателей в Гаспре Беляеву сделали легкий корсет из целлулоида — твердой смеси нитроцеллюлозы и камфоры, из которой в то время делали кино- и фотопленку и шарики для пинг-понга. При нагревании материал легко принимал задаваемую форму и сохранял ее при охлаждении. Это была уже не гипсовая кровать, и писатель смог встать на ноги. Он ничего не говорил при этом о своих ощущениях, а ведь за три года лежания мышцы ног должны были атрофироваться. Его будущая жена писала, что, когда Беляеву надо было пройти несколько километров, он в пути несколько раз ложился на землю и отдыхал.

В 1923 году Беляев оказался в Москве, где устроился на службу в качестве юрисконсульта Наркомата почт и телеграфа. Он начинает публиковаться в корпоративном журнале и пишет книги на «служебные» темы. 15 марта 1924 года у Беляева родилась первая дочь — Людмила, кончилось все катастрофой: 19 марта 1931 года Людмила умерла от менингита (можно не сомневаться, что туберкулезного), а вторая дочь заболела суставным туберкулезом. Сам-то он все понимал… Дочь говорила, что отец, узнав о том, что она заболела туберкулезом коленного сустава, плакал.

Но это было позднее, а пока состоялся настоящий дебют А. Р. Беляева как писателя‑фантаста. В марте-апреле 1925 года журнал «Всемирный следопыт» опубликовал его рассказ «Голова профессора Доуэля», а в начале 1926 г. издательство «Земля и фабрика» («ЗиФ») выпустило его отдельной книгой тиражом 4000 экземпляров. Через 12 лет писатель переделал рассказ в роман, который выходил в газетах, журналах и отдельной книгой. После 1938 г. роман переиздавался не менее 50 раз! Вот тут возникает вопрос, который уже задавался раньше: имел ли роман реальное основание?

В 2009 году вышла интересная работа «Off with your heads: isolated organs in early Soviet science and fiction» (Nikolai Krementsov). Автор сопоставил книгу «Голова профессора Доуэля» А. Р. Беляева и эксперименты сотрудника Научного химико-фармацевтического института С. С. Брюхоненко (1890–1960). Дело в том, что через два месяца после публикации рассказа Беляева на II Всероссийском съезде патологов С. С. Брюхоненко показал свой знаменитый опыт по оживлению изолированной головы собаки с помощью искусственного кровообращения (аппарат «Автожектор»).

Вот и появилась версия о том, что Беляев узнал о работах Брюхоненко и создал беллетристический вариант. Но на самом деле С. С. Брюхоненко в первых публикациях об АИКе называл своих предшественников: К. Людвига, Ш. Броун-Секара, А. А. Кулябко, Н. П. Кравкова, Ф. А. Андреева и др. — всего не менее 19 имен, и среди них ни одного беллетриста или фантаста! Много лет физиолог и терапевт Ф. А. Андреев (1879–1952) занимался проблемой оживления теплокровных животных, находившихся в состоянии клинической смерти. Он даже получил за это Сталинскую премию. Вот и С. С. Брюхоненко, будучи сотрудником клиники частной патологии и терапии II МГУ, возглавляемой Андреевым, сконструировал «по схеме сердца теплокровных животных» свой аппарат искусственного кровообращения — автожектор, который приводился в действие электромотором и имел два диафрагменных насоса, не вызывавших гемолиз. Кровь с противосвертывающими веществами, проходя через сосуды головы животного, а перед этим обогащалась кислородом и подогревалась. Важно, что С. С. Брюхоненко начал работу над автожектором еще в 1920 году (М. Ш. Хубутия и соавт., 2010), когда Беляев лежал в гипсовой кровати в Ялте и ни о каком Доуэле еще не думал, хотя позднее очень красочно рассказывал о зарождении идеи о существовании головы вне тела!

Опыт Сергея Сергеевича Брюхоненко с головой собаки

У персонажа рассказа Беляева, несомненно, были свои «предшественники»: Франкенштейн М. Шелли, доктор Моро Уэллса, доктор Лерн Ренара, «магический доктор Магнус» Карла Грюнерта. Соответствующие книги были переведены на русский язык и печатались в России не один раз. О работах С. С. Брюхоненко (удостоенного, кстати говоря, посмертно Ленинской премии) в периодической печати не было упомянуто ни разу, и узнать о них Беляев никак не мог. Это не более чем совпадение. Примечательно, что «Голова профессора Доуэля» даже не фантастика, а почти хоррор!

В 1925–1926 гг. А. Р. Беляев написал восемь повестей и рассказов, 15 статей и один роман, в изуродованном виде напечатанный в газете «Гудок» — «Властелин мира». Здесь звучала модная идея, уже известная по статьям В. М. Бехтерева о внушении и популярной брошюре Б. Б. Кажинского «Передача мыслей». Всяческие «лучи смерти» тогда вообще были популярны. Сам Беляев называл «Властелина мира» своим любимым детищем. В 1928 году вышел сборник Беляева «Борьба в эфире». Кстати, есть любопытное сопоставление этой книги и «Мастера и Маргариты» Булгакова (З. Бар-Селла, 2013). Похоже, что Булгаков внимательно читал Беляева: слишком уж прозрачные параллели прослеживаются! Продуктивность Беляева просто поражает: «Человек-амфибия», «Человек, потерявший лицо», «Золотая гора», «Подводные земледельцы», «Гражданин Эфирного острова» следуют один за другим, несмотря на то, что Беляев постоянно перемещается: из Москвы в Ленинград, потом в Киев, потом опять в Ленинград, дальше в Детское Село, потом в Мурманск. У него рождается вторая дочь, но меньше чем через год, как уже было сказано, умирает первая.

В романах Беляева случались всяческие чудеса и были доктора, способные их творить (доктор Сальватор в «Человеке-амфибии», например), но в реальности тогдашняя отечественная медицина представляла зрелище, мягко говоря, не очень... По саркастичному выражению В. А. Оппеля, «туберкулезных больных много, а помощи туберкулезным больным оказывается мало». Тот же Оппель смотрел на туберкулезное поражение суставов как на проявление туберкулезного сепсиса, причем туберкулезный метастаз в позвонки «превращается в место наибольшей интенсивности процесса и отражается на общем состоянии организма весьма пагубно». Что оставалось делать врачам при отсутствии стрептомицина? Резецировать суставы или «вбивать» через эпифиз в пораженный сустав «клин» из аутокости. Такие операции тогда и делались (операция Федорова—Лавалле или операция Копылова). Кстати, пытались пересаживать аутокость и в область разрушенных позвонков.

В Ленинграде были врачи, которые пробовали лечить костный туберкулез — например, Федор Александрович Копылов (1893–1962), известный советский травматолог-ортопед, будущий директор Ленинградского протезного института, или С. С. Гирголав. Вообще, в Питере была сильная школа травматологов-ортопедов, учеников Р. Р. Вредена, но на деле у Беляева все осталось на том же уровне, тем более что его лечили вполне обычные врачи из ленинградского Литфонда...

«Писатель остался один…»​

Теперь мы хорошо знаем, как непросто справиться с туберкулезом даже при лечении самыми современными препаратами, а уж в те времена надеяться можно было только на чудо. Но никакая фантастика тут помочь не могла. Мы помним о плачевной судьбе И. Ильфа. А из «товарищей по несчастью» Беляева самым известным был другой его современник — видный меньшевик Александр Николаевич Потресов (1869–1934). Туберкулез позвоночника сделал его инвалидом. Это спасло от тюрьмы (его выслали в 1922 г. на «философском пароходе» из РСФСР), но в итоге погубило: Потресов умер после операции по этому поводу, произведенной в парижской клинике. А раньше был еще известный художник В. Э. Борисов-Мусатов, страдавший тем же недугом.

Неизбежный рецидив у Беляева, усугубленный, несомненно, пребыванием в Мурманске, климат в котором ужасен и для здорового, наступил в 1935 году. А. Р. Беляев отправился на этот раз в Евпаторию, которая считалась самым подходящим курортом для больных костным туберкулезом, в санаторий «Таласса», открытый еще в 1911 г. Там работал профессор Алексей Константинович Шенк — ученик знаменитого Г. И. Турнера. А. К. Шенк в 1917 году возглавил физио-ортопедический институт в Евпатории.

А.К. Шенк

С 1919 по 1924 год был доцентом, а затем профессором кафедры ортопедии медицинского факультета Симферопольского университета. В 1924–1929 годах руководил ортопедическим отделением Центральной курортной клиники НКЗ РСФСР в Москве. С 1929 года и до конца жизни был заведующим ортопедическим отделением Государственного института физиатрии и ортопедии НКЗ РСФСР. А. К. Шенк — автор около 90 научных работ, посвященных различным вопросам ортопедии, физиотерапии и курортологии, в том числе ортопедии и курортному лечению больных костным туберкулезом. Он и создал в санатории «Таласса» (имени Н. А. Семашко) первый в городе научно-методический центр костно-суставного туберкулеза. Под руководством ученого выходил сборник «Acta Eupatorica», где обобщались результаты лечения костно‑суставного туберкулеза. Самуил Леонтьевич Трегубов (1872–1944) был учеником Н. П. Тринклера и заведовал кафедрой ортопедии и травматологии Харьковского медицинского института. Был автором нескольких десятков научных работ и популярного в СССР руководства по ортопедии. Его стараниями в Евпатории был создан противотуберкулезный диспансер. Среди его научных приоритетов как раз и был костно-суставной туберкулез. Доктор Трегубов тоже был "фантастом": он написал книжку "Солнечное лечение хирургического туберкулеза". Она вышла как раз к моменту начала болезни Беляева!

Я убежден в том, что названные выше врачи консультировали А. Р. Беляева (раньше они консультировали Н. А. Островского, которому ошибочно ставили диагноз суставного туберкулеза). Как бы то ни было, болезнь никуда не ушла, и в течение нескольких лет Беляев в основном лежал, опекаемый только докторами из Литфонда. Ясно, что ходить по редакциям и пробивать свои опусы в печать он физически не мог, но его печатали, хоть и скупо. В это время А. Р. Беляев с семьей жил уже в Пушкине.

Демонстрация пациента с туберкулезным поражением позвоночника, 1953 год.

Биографы писателя приводят душераздирающий рассказ о том, что Беляев, будучи прикованным к гипсовой кровати, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Влетел какой‑то жук и уселся на голову Беляева, а он не мог и пальцем пошевелить, чтобы сбросить насекомое. Вот эта степень беспомощности, дескать, и породила «Голову профессора Доуэля». Но на самом деле все не так. Если и был паралич, то он распространялся только на ноги. Известно, что при тяжелых формах такие параличи затрагивают и органы малого таза. Кроме мочевого пузыря и прямой кишки, перестают функционировать и детородные органы у мужчин. Но заметьте, уже после этого у Беляева родилось двое детей! Значит, не было тяжелого и необратимого паралича, хотя и здоровым он не стал. Дочь вспоминала, что отец до конца жизни передвигался с трудом. Но это была одна беда. А была еще и другая…

Врачи в то время знали, что при длительном течении костного туберкулеза у больного нередко развивалась в качестве осложнения мочекаменная болезнь или амилоидоз почек. А. Р. Беляев болел почти 30 лет, и у него возникло по крайней мере одно осложнение: незадолго до начала Великой Отечественной войны его оперировали по поводу мочекаменной болезни (есть предположение, что как раз в Мариинской больнице). Такое сочетание ослабило его до предела, и когда надо было эвакуироваться (немцы стремительно продвигались к Ленинграду), то он оказался просто на это неспособен. Но А. Беляев продолжал работать, даже написал рассказ… о бактериологическом оружии!

Хорошо известно, что в 30-х гг. писательская организация Ленинграда была подвергнута органами НКВД настоящему разгрому: погибли Олейников, Спиридонов, Введенский, Хармс и другие. Но Беляева не тронули. Болезнь ограничивала для него возможность общения, каковое легко можно было отнести к преступному контрреволюционному сговору. В течение многих лет Беляев вынужденно находился за пределами писательской тусовки. Это, наверное, сыграло роль «страховки» от репрессий. Но семью писателя от них не спасло… Его близкие оказались в оккупации, которую А. Р. Беляев уже не пережил: «И Александр Беляев умер. От голода, как пишет дочь» (З. Бар-Селла, 2013).

Беляев мрачно шутил, что его надо похоронить, завернув в газеты, для которых он много писал. Почти так и вышло: истинное место захоронения писателя неизвестно. Но ведь и у Моцарта оно неизвестно. Однако намного важнее то, что упоения своим делом, того драйва, о котором много позже сказал Р. Брэдбери, Беляеву хватало с лихвой!

Семья Беляева (жена, дочь и теща) оказалась в Германии, а потом была выслана в Барнаул. Его произведения до 1956 года не печатались. Но и когда их начали печатать, там невозможно было увидеть того, чего от него, видимо, ждали с нетерпением — чтобы фантаст увидел «нашу страну такой, какой мерещилась она… в далеком будущем, — светлой страной непобедимой техники, величайших открытий, победы над голодом, климатом, болезнями. И этот утопический элемент надо было выдержать, во-первых, в тонах сказки, во-вторых, в виде такого волшебства, какое могло представиться глазам выдуманного мной американского автора» (М. Шагинян, 1923).

Вот Шагинян видела — и ее печатали, а Беляева — нет. Он видел что-то другое, часто тоже через иноземных героев, но и это не очень помогало. А потом наложило печать плачевная судьба семьи... Каждый писатель хочет славы и читателя при жизни, а не после смерти, и тут как раз Беляев не одинок."

 

[dok34.ru]

"...Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни шевелили усиками и говорили:

— У неё только две ножки! Жалко смотреть!

— Какая у неё тонкая талия! Фи! Она совсем как человек! Как некрасиво! — сказали в один голос все жуки женского пола.

Дюймовочка была премиленькая! Майскому жуку, который принёс её, она тоже очень понравилась сначала, а тут вдруг и он нашёл, что она безобразна, и не захотел больше держать её у себя — пусть идёт куда хочет. "
...форумное, однако 🙂
Да, влияние мнения социума на возбуждение 🙂

 

[dok34.ru]

"Вторая тема, которая прослеживается в детских книгах сегодня: человек – это животное, человекоподобный зверь. Во множестве книг изображены животные, которые почти что люди, но всё-таки не люди. Возьмём книжку про голубую коалу. У неё есть друг – птичка. Понять, кто этот коала, девочка или мальчик, вначале невозможно. При этом её мечта – надеть платье. Но почему-то она этого желания стесняется, а ей говорят, что стесняться надевать платье – нельзя, не надо. И вот всё построено на таких полутонах. Все герои этих книжек – это герои полутонов. То есть сегодня они мальчики, завтра – девочки, послезавтра – непонятно кто. В другой книге крольчиха, которая живёт и одевается, как человек, ищет свою любовь. Вы думаете, она найдёт кролика? Нет! Она не может найти кролика, она может связать жизнь только с лисой"

 

[dok34.ru]

"Первое направление – предательство. И тема эта настолько тонко встроена в книги, что очень сложно заметить её и осознать сразу. Например, есть такая книжка: «Кра-кра». Утка нашла яйцо и высидела его. Вылупился крокодил, утка его воспитала, и он пошёл и убил всех других крокодилов. Если мы говорим о другой сказке, которая всем хорошо известна, где утка нашла яйцо, высидела его, из него появился лебедь, который думал, что он утёнок, но потом вырос, нашёл своих и был с ними счастлив – это иной смысл, согласитесь. А здесь вот что: тебя воспитали, ты вырос, ты должен пойти и убить"

 

[dok34.ru]

"Когда-то, давным-давно существовал обычай рассказывать под Рождество страшные истории, но, желательно, с хорошим концом. Попробую это сделать и я, но, поскольку литературными дарованиями не наделил меня создатель, привлеку для этого матёрых (и не очень) классиков нашей словесности, проследив судьбу одного из её персонажей, созданного гением Некрасова и затем больше столетия жившего своею жизнью в нашей массовой (и не очень) культуре.

Знакомимся:

Под жестокой рукой человека
Чуть жива, безобразно тоща,
Надрывается лошадь-калека,
Непосильную ношу влача.
Вот она зашаталась и стала.
«Ну!» — погонщик полено схватил
(Показалось кнута ему мало) —
И уж бил её, бил её, бил!
Ноги как-то расставив широко,
Вся дымясь, оседая назад,
Лошадь только вздыхала глубоко
И глядела... (так люди глядят,
Покоряясь неправым нападкам).
Он опять: по спине, по бокам,
И, вперёд забежав, по лопаткам
И по плачущим, кротким глазам!
Всё напрасно. Клячонка стояла,
Полосатая вся от кнута,
Лишь на каждый удар отвечала
Равномерным движеньем хвоста.
Это праздных прохожих смешило,
Каждый вставил словечко своё,
Я сердился — и думал уныло:
«Не вступиться ли мне за неё?
В наше время сочувствовать мода,
Мы помочь бы тебе и не прочь,
Безответная жертва народа, —
Да себе не умеем помочь!»
А погонщик недаром трудился —
Наконец-таки толку добился!
Но последняя сцена была
Возмутительней первой для взора:
Лошадь вдруг напряглась — и пошла
Как-то боком, нервически скоро,
А погонщик при каждом прыжке,
В благодарность за эти усилья,
Поддавал ей ударами крылья
И сам рядом бежал налегке.
Это кусочек цикла «О погоде», написанного Николаем Алексеевичем Некрасовым на рубеже 50-х-60-х гг. позапрошлого века, цикла не самого известного, и в школьной программе не представленного, но неожиданно оказавшего большое влияние на русскую культуру.

Итак, наша история начинается в конце 1850-х гг., её действующие лица: упавшая на улице Лошадь, хохочущая толпа, избивающий её Возница и Прохожий, он же альтер эго автора, которому жалко истязаемое существо, но он бессилен что-то сделать.

Десяток лет спустя эта же героиня возникнет под пером Фёдора нашего Михайловича Достоевского, как персонаж кошмарного сна, который видит Раскольников в романе «Преступление и наказание».

«И вот снится ему: они идут с отцом по дороге к кладбищу и проходят мимо кабака;… а подле кабачного крыльца стоит… одна из тех больших телег, в которые впрягают больших ломовых лошадей и перевозят в них товары и винные бочки. Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая… клячонка… Но вот вдруг… из кабака выходят с криками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные… мужики…«Садись, все садись! — кричит один, ещё молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас же раздаётся смех и восклицанья:

— Этака кляча да повезёт!…

— Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка… — Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдёт! — И он берет в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.

— Да садись, чего! — хохочут в толпе. — Слышь, вскачь пойдёт!…

Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и ещё можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную… Кругом в толпе… смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака лядащая кобылёнка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздаётся: «ну!», клячонка дёргает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трёх кнутов, сыплющихся на неё, как горох. Смех в телеге и в толпе удвоивается, но Миколка сердится и в ярости сечёт учащёнными ударами кобылёнку, точно и впрямь полагает, что она вскачь пойдёт…

— Папочка, папочка, — кричит он отцу, — папочка, что они делают! Папочка, бедную лошадку бьют!... он вырывается из… рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дёргает, чуть не падает.

— Секи до смерти! — кричит Миколка, — на то пошло. Засеку!…

— Не трошь! Моё добро! Что хочу, то и делаю. Садись ещё! Все садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!…

— По морде её, по глазам хлещи, по глазам! — кричит Миколка.

…Раздаётся разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист. Бабёнка щёлкает орешки и посмеивается.

…Он бежит подле лошадки, он забегает вперёд, он видит, как её секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слёзы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает всё это. Одна баба берёт его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке…

— А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю…

— Моё добро! — кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздаётся тяжёлый удар… оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвёртый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить…

— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом… Удар рухнул; кобылёнка зашаталась, осела, хотела было дёрнуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.

…Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает…

— Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! — кричат из толпы уже многие голоса.

…Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает её мёртвую, окровавленную морду и целует её, целует её в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы…»

Фёдор Михайлович верен себе: взяв за основу некрасовский образ, он доводит его до последней степени «достоевщины», накачивая (и даже перекачивая) эмоциями сцену, доводя её до апогея бесчеловечности, превращая человеческую толпу в сборище чудовищ (некоторые, впрочем, людьми остаются, не только главный герой). Многие Достоевского за подобную «эмоциональную перекачку», кстати, и не любят, хотя, конечно же, не признаются — он же памятник!

Наверно, это самая жуткая сцена во всей русской литературе, да и в мировой ещё поискать надо что-то пострашнее. В отличие от некрасовского оригинала здесь несчастную Лошадь забивают насмерть, толпа хохочет не просто над избиением, а именно над чудовищно жестоким убийством его, Прохожий (здесь он вообще ребёнок для усиления эмоционального напряга) не «уныло» рассуждает — «вступиться/не вступиться», а вступается, хотя и бессильно, и бесполезно.

Но время идёт. И новый век кардинально меняет судьбу нашей героини. И делает это усилиями великого пролетарского поэта Маяковского, в его «Хорошем отношении к лошадям»:

Били копыта. Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб. —
Ветром опита,
льдом обута,
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала! —
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошёл
и вижу
глаза лошадиные...
Улица опрокинулась,
течёт по-своему...
Подошёл и вижу —
за каплищей каплища
по морде катится,
прячется в ше́рсти...
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла́,
только
лошадь
рванулась,
встала на́ ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребёнок.
Пришла весёлая,
стала в стойло.
И все ей казалось —
она жеребёнок,
и стоило жить,
и работать стоило.
На дворе революция, первый год советской власти, жизнь меняется, меняется страна, и Маяковский меняет весь некрасовский сюжет, переворачивает его с ног на голову (или с головы на ноги — это уж кому как). Во-первых, появляется классовый подход: Лошадь падает не непонятно где в Петербурге (у Некрасова) и не перед «последним кабаком у заставы» (у Достоевского), а в самом центре Москвы, на Кузнецком мосту, который даже в 1918 году был местом массового скопления отнюдь не пролетариата. А значит, во-вторых, смеющаяся толпа — это сборище отнюдь не простонародное, как было у русских классиков (противопоставленное Прохожему, который интеллигент), а Лошадь из несчастной жертвы русской народной темноты и дикости превращается в замотанного тяжёлым трудом работягу (как и сам Прохожий), что подчёркивается знаменитым «все мы немножко лошади». То есть противостояние "Прохожий vs толпа" из "просвещённый интеллигент vs дикий народ" превращается в "работяга vs бездельники" (и вполне возможно - интеллигенты). Исчезает жестокое избиение и садист-Возница. Прохожий из бессильного созерцателя становится деятельным помощником, благодаря поддержке которого наша героиня нашла в себе силы встать и продолжить свой путь, а понятие «жить» неразрывно связалось с понятием «работать».

Что характерно — у всех авторов, отдавших дань этому сюжету, присутствует именно лошадь, кобыла, а отнюдь не конь. Она везде — именно она, это подчёркивается и Некрасовым, и Достоевским, и Маяковским.

В конце концов, у нашей героини даже имя появляется. То ли в конце 1940-го, то ли в начале 1941 гг. поэт и драматург Ярослав Иванович Родионов и композитор Никита Владимирович Богословский пишут «Песню старого извозчика» про древнюю клячу, везущую по Москве (где прописал её ещё Маяковский) уже не тяжёлую телегу с грузом, а лёгкую извозчичью коляску. Теперь она — снова старая работяга, но доживающая свой век в эпоху асфальта и метрополитена. Песня в 1942 году стала частью репертуара джаз-оркестра Леонида Осиповича Утёсова и с тех пор вошла в золотой фонд советской эстрады.

Но полно! Разве ж это она? С чего это можно было решить, что эта Маруська — та самая, некрасовская Лошадь? В тексте песни ведь ни намёка нет на этот старый сюжет? А его добавляет Утёсов, в самом конце: «Упала, милая, ай-яй-яй!», соединяя Возницу с Прохожим и возвращая этот старый образ русской литературной классики.

И в мультфильме 1982 года «Старая пластинка» Вячеслава Михайловича Котёночкина утёсовская (она же некрасовская) героиня появляется снова, и, назло всем, сквозь время въезжает из Москвы конца 30-х в Москву начала 80-х годов века "

...🙂
С Сочельником!🙂

 

[dok34.ru]

Лев, колдунья и платяной шкаф — Википедия

ru.m.wikipedia.org

...как ..хм, злые хромосомы влияли на поступки героев Хроник?😉
В компании было четверо...и они не виноваты в хромосомах 🙂
Да и противница их - была назначена палачом...несмотря на эстрогены и пр🙂