Пусть расцветают все цветы

[A.Sputnik]

а к хоррорам как относишься?

 

[Edelweiss]

"Отель "У погибшего альпиниста"" 🙂 Советую, потому что внезапно опять Стругацких перечитываю 🙂

Перечитывать не хочется, хочется что-то новенькое. А так, конечно, хороший "Отель...", и персонажи интересные...

а к хоррорам как относишься?

Ну, как... Кинга читаю.
Линдквист зашел.
Японские ужастики не особо.

 

[A.Sputnik]

Ну, как... Кинга читаю.
Линдквист зашел.
Японские ужастики не особо.

Я в таких случаях открываю сборники английских рассказов о привидениях XIX века 🙂 специфичное чтение, да, местами муть полная, но атмосферненько. На любителя, конечно 🙂 Я по триллерам и детективам не особо спец.

Можно ещё вот на этих ребят внимание обратить:

Самая Страшная Книга

Серия «Самая страшная книга». Продано свыше 100 тысяч экземпляров. Современный русский хоррор - лучшее!

horrorbook.ru

 

[A.Sputnik]

Кстати 🙂

Ван Зайчик Хольм - скачать бесплатно все книги Ван Зайчик Хольм

royallib.com

Хольм ван Зайчик — Википедия

ru.wikipedia.org

 

[A.Sputnik]

Отрывок вполне передаёт стилистику и "дух книги". Это как раз детектив 🙂

- Ну, давайте следующего, - сказал Баг Лобо.
Сюцай искусствоведения Исай Джамба - неопределенного возраста научник, невысокий и невзрачный тип с плоским рябым лицом и в очках в дешевой оправе. Волосы давно не чесаны, во взоре - свойственный всем научникам лихорадочный огонек страсти познания. Одежда Джамбы также позволяла желать лучшего, но, скорее, не по бедности хозяина, а по причине полного к оной одежде пренебрежения. "Фанатик науки", - с досадой подумал Баг. "Достойный человек, - сочувственно подумал Богдан, - только вот жены ему хорошей не хватает". Занимается духовной резьбой по дереву, по сандалу в частности. Выхлопотал ночной допуск. Находился в соседнем хранилище, там собраны соответствующие экспонаты, единицы хранения с восемьдесят семь тысяч триста двадцать шесть по...
- Никого не видели? Ничего не слышали? - закуривая, прервал Баг.
Сюцай похлопал глазами.
- И видел, и слышал, - шепотом признался он.
Баг привстал на стуле.
- Кого?
- Людей.
Баг сел обратно, желваки его прыгали. Так-так, бдительно думал Богдан, похоже, сейчас начнет ему нос крутить, как Бог свят, начнет!
Оно того, честно говоря, стоило. Оказывается, сюцай в час двадцать семь - он, аспид, даже время уследил! - слышал громкие и весьма долгие звуки и стуки снаружи. Подойдя к окну, видел, как четверо людей ломали дверь в соседнее помещение, и таки сломали ее у него, сюцая, на глазах, и пошли внутрь. А он, сюцай, когда они скрылись внутри, пошел работать дальше.
- Так какого же скорпиона... - начал Баг и прервал сам себя. Джамба опять похлопал глазами и честно сказал:
- Я подумал, что так и надо. Откуда же мне было догадаться, что это преступники? Я, простите, преступников в жизни не видал. Так громко ломали, открыто... Мало ли - может, патриарх велел. Ключ, скажем, потеряли, или дверь перекосило... А я как раз обнаружил очень интересное и почти неопровержимое свидетельство преемственности трапезундского стиля "кох" с...
Баг многообещающе открыл было рот, но оглянулся на Богдана и лишь энергично пошевелил губами. Впрочем, сюцаю этого хватило, чтоб замолчать.
- Вы ни в ком из них не признали кого-то знакомого, или виденного вами ранее? - мягко спросил Богдан.
Сюцай помотал головой, с опаской глядя на Бага.
- Вы можете описать этих людей? - еще мягче спросил Богдан.
Сюцай отчаянно закивал, глядя на него с надеждой и отодвинувшись от Бага подальше.
- Ну? - резко поторопил его Баг.
Джамба отодвинулся еще и описал.
Цена его описаниям была - ломаный чох. Да что тут скажешь. Самое темное время суток, расстояние - шагов тридцать пять; а очки у искусствоведа такие, будто их с прошлого лета вместе с рыжиками солили...
- Подозрительный тип, - озабоченно сказал Баг, когда Исай вышел.
- Просто он вам не понравился, - мягко сказал Богдан.
"Наверное, этому костолому таких, как Джамба, всегда хочется, как говорят, придавить из жалости", - с мимолетной неприязнью к напарнику подумал Богдан.
"Наверное, этот хлюпик чувствует, что сам в душе похож на таких, как Джамба, вот и норовит их защищать", - с мимолетной неприязнью к напарнику подумал Баг.
Следующим свидетелем оказался цзюйжэнь филологических наук Берзин Ландсбергис. Красивый, балтического типа мужчина средних лет, в безукоризненно сидящем европейском платье. Колоньей водой благоухает - но в меру. "Сердцеед, наверное", - подумал Богдан. "Карьерист, наверное", - подумал Баг. Занимается... ого! Занимается текстологией, изучением расхождений в версиях Ясы Чингизовой, пытаясь выявить и понять исторический вектор возникновения искажений текста. Не просто найти, где точку лишнюю вставили, или почему в виленском издании тысяча семьсот тридцать пятого года разбили одну фразу на три - то есть это тоже обязательно надо обнаружить, по этому поводу целая литература научная есть, ясеистика называется; но понять, откуда что пошло... Ландсбергис сделал эффектную паузу. Я разработал совершенно уникальные методики...
"Еще один псих, - подумал Баг. - Сколько же это психов тут на единицу площади!"
"Еще один в высшей степени достойный человек, - подумал Богдан. - Как богата Ордусь достойными людьми!"
- И, вы понимаете, время от времени обращаться к драгоценной Чингизовой Ясе мне просто необходимо. Мне стоило огромного труда добиться свободного допуска в запретные хранилища ризницы, и он действует лишь до пятнадцатого дня седьмого месяца, так что я должен использовать это драгоценное время с максимальной пользой. И я стараюсь, - он улыбнулся. - В ночь ограбления я сверял разночтения прототипа и новообретенного урюпинского списка Ясы.
- Ничего не слышали, не видели?
Цзюйжэнь отрицательно покачал головой и чуть виновато, чуть сочувственно развел руками. Дескать, рад бы помочь...

 

[Edelweiss]

Я в таких случаях открываю сборники английских рассказов о привидениях XIX века 🙂 специфичное чтение, да, местами муть полная, но атмосферненько. На любителя, конечно 🙂 Я по триллерам и детективам не особо спец.

Можно ещё вот на этих ребят внимание обратить:

Самая Страшная Книга

Серия «Самая страшная книга». Продано свыше 100 тысяч экземпляров. Современный русский хоррор - лучшее!

horrorbook.ru

Открыл сайтик, застремался и закрыл. 🙂
Так-то я не только триллеры и детективы читаю.
Исигуро мне нравится, Бакман, Киз, Фаулз, Макьюэн, Чбоски... Разные в общем жанры.

Что тебе понравилось в последнее время? 🙂

 

[Edelweiss]

Отрывок вполне передаёт стилистику и "дух книги". Это как раз детектив 🙂

Я знаю эту книгу. Благодаря Доку.
Когда-то Док часто использовал обозначение "ЕЧ".
И я такой - че за еч...
Док такой - а вот. Спутник, говорит, подогнал термин, но чтобы понять, что это, надо прочитать.

🙂
С тех пор я знаю, что такое ЕЧ.
Но если говорить о самой книге - или даже серии - то я не очень такое люблю. Какая-то ирония, лукавство и плутовство, отсылки... Перевертыши всякие, игра слов, альтернативная реальность. Не мое, скажем так.

 

[A.Sputnik]

Открыл сайтик, застремался и закрыл. 🙂

Хах Ну я кровь-кишки не люблю, это примитивненько как-то. А вот психологизм всякий... К примеру, Левандовский - "Что-то в дожде". Очень тонко, лирично, грустно, но не страшно.

Так-то я не только триллеры и детективы читаю.
Исигуро мне нравится, Бакман, Киз, Фаулз, Макьюэн, Чбоски... Разные в общем жанры.

Что тебе понравилось в последнее время? 🙂

Ммм... Михаил Шишкин - "Письмовник". Евгений Водолазкин - "Лавр", конечно же (я его даже не советовал на форуме, т.к. знаю, что тот же Борис Вилорович не смог бы без слёз читать. Там ещё главгерой - врач, только средневековый). "Петровы в гриппе и вокруг него", ясное дело 🙂
Ну и научпоп ещё, типа "Чужого разума" Питера Годфри Смита.

Док такой - а вот. Спутник, говорит, подогнал термин, но чтобы понять, что это, надо прочитать.

Всё было не так 🙂
Это Борис Вилорович посоветовал, а мне очень понравилось. Они классные и очень неглупые. А потом я уже узнал, что Рыбаков - пламенный ученик Стругацких... И очень хочется добраться до "Гравилёта "Цесаревич"", но всё как-то откладываю.

 

[Edelweiss]

К примеру, Левандовский - "Что-то в дожде". Очень тонко, лирично, грустно, но не страшно.

Тема. 🙂
По описанию понравилось, скачаю.

Ммм... Михаил Шишкин - "Письмовник". Евгений Водолазкин - "Лавр", конечно же (я его даже не советовал на форуме, т.к. знаю, что тот же Борис Вилорович не смог бы без слёз читать. Там ещё главгерой - врач, только средневековый). "Петровы в гриппе и вокруг него", ясное дело 🙂

"Большая книга"... 🙂 Надо бы попробовать.
Я бы наверное скорее "Письмовник" из этих двух... Спасибо, попробую.
Вообще чтобы начать читать большую книгу нужна определенная решительность.
Из книг-лауреатов прошлых лет я решился только на "Июль", "Дети мои" и "Бюро проверки".

Всё было не так 🙂

Тогда сорри. 🙂

 

[A.Sputnik]

"Большая книга"... 🙂 Надо бы попробовать.

Шишкина надо читать и... медитировать 🙂

Открываю вчерашнюю «Вечёрку», а там про нас с тобой.

Пишут, что в начале снова будет слово. А пока в школах еще по старинке талдычат, что сперва был большой взрыв и все сущее разлетелось.

Причем все, якобы, существовало уже до взрыва — и все еще не сказанные слова, и все видимые и невидимые галактики. Так в песке уже живет будущее стекло, и песчинки — семена вот этого окна, за которым как раз пробежал мальчишка с мячом, засунутым под футболку.

Это был такой сгусток тепла и света.

А размером эта ни окон ни дверей полна горница людей была, сообщают ученые, с футбольный мяч. Или арбуз. А мы в нем были семечками. И вот там все созрело и, напыжившись, поддало изнутри.

Первоарбуз треснул.

Семена разлетелись и дали ростки.

Одно семечко пустило росток и стало нашим деревом, вот тень его ветки елозит по подоконнику.

Другое стало воспоминанием одной девочки, которая хотела быть мальчиком — в детстве ее одели на маскарад Котом в сапогах, и все кругом норовили дернуть за хвост и, в конце концов, оторвали, так и пришлось ходить с хвостом в руке.

Третье семечко проклюнулось много лет назад и стало юношей, который любил, когда я чесала ему спинку, и ненавидел ложь, особенно когда начинали уверять со всех трибун, что смерти нет, что записанные слова — это что-то вроде трамвая, увозящего в бессмертие.

По гороскопу друидов он был морковка.

Перед тем как сжечь дневник и все свои рукописи, он написал последнюю фразу, ужасно смешную: «Дар оставил меня» — я успела прочитать до того, как ты вырвал из моих рук ту тетрадку.

Стояли у костра и поднимали от жара ладони к лицу, глядя на кости пальцев, которые проступали сквозь прозрачную красную плоть. Свердр падали хлопья пепла — теплые сгоревшие страницы.

Да, чуть не забыла, а потом все сущее снова соберется в точку.

Вовка-морковка, где ты сейчас?

И что же это получается? Юлия-дурочка старается, шлет ему письма, а жестокосердный Сен-Пре отделывается короткими шутливыми посланиями, иногда в стихах, рифмуя селедок и шведок, амуницию и сублимацию, засранное очко и улыбку Джоконды (кстати, ты понял, чему она улыбается? — я, кажется, поняла), пупок и Бог.

Любимый мой!

Зачем ты это сделал?

А вот мы на даче белим потолок, прикрыв мебель и пол старыми газетами. Ходили босиком, и газеты все время прилипали к ногам. Все перемазались. Соскребаем друг у друга белила из волос. А язык и зубы у нас от черемухи черные.

Потом вешали тюлевые занавески и оказались по разные стороны, и так захотелось, чтобы ты меня через этот тюль поцеловал!

А вот ты пьешь чай, обжигая себе язык, дуешь, чтобы остыло, делаешь маленькие глотки и так громко хлюпаешь, совсем не боясь, что это неприлично, как мне внушили в детстве. И я тоже начинаю хлюпать. Потому что больше не детство. И все можно.

Потом было озеро.

Спускаемся по крутому склону и подходим к заболоченному берегу, чувствуя под босыми ногами тропинку, влажную, пружинистую.

Полезли в плес, свободный от ряски. Вода мутная, солнечная. Холодная от родников — бьют снизу.

Тогда в воде наши тела соприкоснулись в первый раз. На берегу дотронуться до тебя боялась, а тут набросилась, обхватила твои бедра ногами, попыталась утопить. Я в детстве так играла на море с папой. Ты вырываешься, хочешь разорвать мои руки, я не даюсь. Все норовила окунуть с головой. Ресницы у тебя слиплись, наглотался воды, хохочешь, плюешься, рычишь, фыркаешь.

Потом сидим на солнце.

У тебя облупленный нос, кожа сходит лепестками от загара.

Смотрим, как колокольня на том берегу мочалит свое отражение в воде.

Сижу перед тобой почти голая, но почему-то застеснялась именно ног, пальцев. Зарыла их в песок.

Прижгла сигаретой муравья, а ты заступился.

Домой идем напрямик, через поле. В высокой сухой траве прыгают кузнечики — пристают к юбке.

На веранде ты посадил меня в плетеное кресло и стал отряхивать песок с моих ног. Как папа. Когда мы приходили с пляжа, он вот так же вытирал мне ноги, чтобы между пальцами не оставалось песка.

И все вдруг стало так ясно. Так просто. Так неизбежно. Так долгожданно.

Я встала перед тобой — в мокром купальнике. Руки опустила вниз. Смотрю тебе в глаза. Ты взялся за бретельки и стянул купальник, как кожуру.

Я была готова к этому уже давно и ждала, но боялась, а ты боялся еще больше, и уже все давно бы произошло, но тогда, еще весной, помнишь, я взяла твою руку и потянула туда, а ты выдернул. Теперь ты был совсем другим.

Знаешь, чего я боялась? Боли? Нет. И больно-то не было. И крови никакой не было. Подумала: вдруг ты подумаешь, что ты у меня не первый.

Вечером только вспомнила, что забыла повесить купальник сушиться. Он валялся забытый, мокрый, слежавшийся, холодный. Пах тиной.

Я прижималась к тебе и целовала твой облупленный нос. В доме никого не было, а мы почему-то шептались. И впервые можно было рассмотреть глаза — ничего не боясь и не смущаясь — карие с ореховыми и зелеными крапинками на радужке.

Вообще все вдруг изменилось — можно было все трогать, что еще только что было недоступным, не моим. Только что было чужое — а теперь свое, будто мое тело увеличилось, срослось с твоим. Я и себя-то теперь чувствовала только через тебя. Моя кожа существовала только там, где ты ее касался.

Ночью ты спал, а я не могла. Так хотелось поплакать, но боялась тебя разбудить. Встала и пошла в ванную. Наплакалась всласть.

И утром перед умывальником вдруг волна глупого счастья — от вида двух наших зубных щеток в одном стаканчике. Стоят, скрестив ножки, и смотрят друг на друга.

Самые простые вещи могут заставить умирать от счастья. Помнишь, уже в городе — ты заперся в туалете, а я проходила мимо на кухню, не удержалась, присела у двери и стала шептать в замочную скважину:

— Я тебя люблю!

Тихо совсем шепнула. Потом громче. А ты не понял, что я тебе шепчу, и бурчишь в ответ:

— Я скоро, скоро.

Будто мне нужна ванная.

Ты мне нужен, ты!

Вот сидишь перед духовкой с ложкой в одной руке и раскрытой поваренной книгой в другой. Что-то на тебя нашло. Сказал, что все приготовишь сам, и чтобы я не мешала. А я специально заходила на кухню, будто мне что-то нужно, а на самом деле только чтобы на тебя посмотреть. Помнишь? Ты мял фарш, и я не удержалась, тоже засунула в кастрюлю руки — как чудесно было мять с тобой эту падрчую говяжью мякоть, и фарш вылезал между пальцами!

Вообще с поварешками, прихватками и сковородками ты был не в ладах — все у тебя в руках оживало и норовило вывернуться, выскочить, улизнуть.

Я все-все помню.

Лежали и не могли друг от друга отцепиться — а потом полукруг от моих зубов на твоем плече.