My messy bedroom

[Indigo]

То что этот Конфуций там надумал черт знает когда. Этакий Карл Маркс до н.э.

Тоже про коммунистов подумал.

 

[Indigo]

Нашел кое-что интересное -

Культуры вины и стыда — Википедия

ru.wikipedia.org

В культурной антропологии различие между обществом вины или культурой вины, обществом стыда или культурой стыда и культурой чести-стыда или культурой страха используется для классификации разных культур[1]. Различия могут относиться к тому, как поведение регулируется государственными законами, правилами ведения бизнеса или социальным этикетом. Эта классификация была применена, в частности, к так называемым «аполлоническим» обществам, сортируя их в соответствии с эмоциями, которые они используют для контроля над людьми (особенно детьми) и поддержания социального порядка, склоняя их к подчинению нормам и соответствию[2].

В обществе чувства вины контроль поддерживается путем создания и постоянного усиления чувства вины (и ожидания наказания сейчас или в загробной жизни) за определённое осуждаемое поведение. Мировоззрение вины фокусируется на законе и наказании. Человек в этом типе культуры может спросить: «Является ли мое поведение справедливым или несправедливым?». Этот тип культуры также подчеркивает индивидуальную совесть[3].

В обществе стыда средством контроля является внушение стыда и дополнительная угроза остракизма. Мировоззрение стыда-чести стремится к «балансу чести» и может привести к динамике мести. Человек в этом типе культуры может спросить: «Мне будет стыдно, если я совершу поступок X?» или «Как люди будут смотреть на меня, если я совершу поступок Y?» Культуры стыда, как правило, основаны на понятиях гордости и чести[4]. Часто действия ― это всё, что имеет значение.

В обществе страха контроль поддерживается страхом возмездия. Мировоззрение страха фокусируется на физическом доминировании. Человек в этой культуре может спросить: «Кто-нибудь причинит мне боль, если я сделаю это?»

Терминология была популяризирована Рут Бенедикт в книге «Хризантема и меч» (1946), описавшей американскую культуру как «культуру вины», а японскую культуру как «культуру стыда

В обществе чувства вины основным методом социального контроля является внушение чувства вины за поведение, которое индивид считает нежелательным. Характерной особенностью обществ вины является предоставление санкционированных освобождений от чувства вины за определенное поведение, будь то до или после факта. В таких случаях у авторитетных фигур есть возможность получить власть, деньги или другие преимущества, манипулируя условиями вины и прощения вины.

Пол Гиберт[англ.] характеризует общество вины следующим образом: «Вина ― это чувство, которое возникает, когда мы нарушаем абсолютные стандарты морали внутри нас, когда мы нарушаем нашу совесть. Человек может страдать от чувства вины, хотя никто другой не знает о его или ее проступке; это чувство вины облегчается признанием в проступке и возмещением ущерба. Культуры истинного чувства вины полагаются на внутреннее убеждение в грехе как на средство обеспечения хорошего поведения, а не на внешние санкции, как это делают культуры стыда. Культуры вины подчеркивают наказание и прощение как способы восстановления морального порядка; культуры стыда подчеркивают самоотречение и смирение как способы восстановления социального порядка»[7].

Западное общество[8] представляет собой «культуру вины» ― это значит, что вина рассматривается как продукт индивидуального сознания, как результат нарушения определённых внутренних установок. Если человек совершает что-то плохое, он чувствует себя виноватым, даже если об этом никто не узнает. Это во многом связано и с идеей греха, ключевой для христианства: человек грешит, кается, может даже исповедоваться или купить индульгенцию ― очиститься, чтобы с чистой совестью грешить снова. В культуре вины всё построено на том, что человек без внешних укоров и напоминаний сам чувствует себя виноватым и раскаивается за плохие поступки.

Япония -

В соответствии с моралью синто человек не является виноватым, если он никак не навредил обществу и если никто не в курсе того, что он совершил. Можно творить сколь угодно плохие поступки, но при этом не испытывать никаких душевных терзаний или раскаяния. Однако всё меняется, если о поступке узнают окружающие люди, поскольку общественного остракизма японец боится больше всего на свете. Нарушение социальных норм ведёт к появлению стыда, поскольку «стыдно поступать иначе, чем принято», и исповедь тут не принесёт облегчения. Японцу страшны не внутренние терзания перед самим собой, ему страшнее, если окружающие люди будут его стыдиться.

Мне кажется что в западном обществе есть и стыд "поступать иначе чем принято" в дополнение к вине. Два в одном.

 

[Боpя]

Мне кажется что в западном обществе есть и стыд "поступать иначе чем принято" в дополнение к вине. Два в одном.

Я вот думаю, что культуры не идеальны, что на западе, что на востоке. Но в некотором смысле жизнеспособны. Анти_гетеро типа есть, но типа не способствует вымиранию что ли. Так сказать чтоб пучки волокон желали размножаться🙂
Ну и вообще если вот рассматривать отдельно форумчан, то типа ихние проблемы не от культуры западной. Не от культуры вообще.
Вот с этими культурами любят ЛГБТ* и блм всякие играться, то менять, то отменять, культура отмены. Но у них понятно иные задачи, типа они особо на индивидуальное внимание не обращают.

 

[Боpя]

Да, там-же написано. А ЛГБТ** это про индивидуальность и ее самовыражение.

Ну я не согласен что ЛГБТ* про индивидуальность и самовыражение. Ну если сравнивать типа со "скучным гетеро" или вяленькой порнушкой, то может показаться что ЛГБТ* про самовыражение. Потому что без "скучного гетеро" ЛГБТ* типа как без рук имхо.

 

[Indigo]

Ну и вообще если вот рассматривать отдельно форумчан, то типа ихние проблемы не от культуры западной. Не от культуры вообще.

Ну а от чего-же еще? Антисекс в культуре-же.

 

[Боpя]

Ну а от чего-же еще? Антисекс в культуре-же.

Ну всю культуру я просто не осилю🙂
Слишком её дохера этой культуры. Да и мало кто осилит.
Все основные анти_сексы наверное впитал🙂

 

[Indigo]

Пожалуй, самое удивительное и показательное отличие наших сюжетов наблюдается в принципиально сфокусированном на «я» жанре автобиографии. Что может быть очевиднее, чем повествование о жизни реального героя? И как еще о ней рассказать, если не через переживание жизни героя с его точки зрения, описание его решений и взглядов на происходящее с ним в центре сюжета? Однако, по словам профессора Ци Вана, за последние почти две тысячи лет «вы едва ли найдете настоящую автобиографию» в китайской литературе. А те, что есть, едва ли похожи на знакомый нам жанр. В Китае описание жизни видного человека обычно не включает в себя его мнений или субъективных фактов о нем. Напротив, для него характерно «тотальное вытеснение личной точки зрения». Вместо того чтобы находиться в центре истории, протагонист традиционно показывается в роли наблюдателя, стоящего «в тени».

Конечно, отсюда не следует, что в восточной литературе нет сюжетов, сфокусированных на «герое» в его западном понимании. Но, по словам профессора Кима, восточный герой иначе добивается своего звания. «В западных сюжетах герой сражается со злом, истина торжествует, а любовь все побеждает, – отмечает он. – В Азии же героем становится человек, который жертвует всем и заботится о своей семье, общине и стране».

Литературу наших культур объединяет то, что и в той и в другой описываются перемены. На Западе мы храбро стремимся управлять переменами, в то время как для восточной литературы характерен поиск пути приведения их к гармонии. Но так или иначе, основная задача всех историй – научить нас выживать в этом пугающем, вечно меняющемся мире. Процитирую меткое высказывание профессора Роя Баумайстера: «Жизнь – это вечные перемены с тоской по постоянству». Откуда бы ни были мы родом, истории учат нас, как добиться этого постоянства. Они учат нас, как обрести контроль.

Почему это так важно? Дело в том, что все это возвращает нас к теме самоубийств. Выяснив, каким образом культурные сюжеты формируют наше «я» и нашу жизнь, я задался вопросом: быть может, самоубийства перфекционистов – это истории, пошедшие наперекосяк? В «лаборатории по изучению самоубийств» Рори объяснил суицидальное состояние как чувство унижения и поражения, от которого никуда не деться. «Ты оказываешься в ловушке и не видишь выхода, с работой лучше не станет и так далее». Эти слова напомнили мне о греческом видении ада, о Сизифе, снова и снова толкающем камень в гору, пока тот не скатится.

На Западе мы ожидаем, что наша жизнь будет развиваться по типичному греческому пути: каждый день мы будем с чем-то бороться, получать награды, улучшать свою жизнь и, возможно, окружающий мир, целенаправленно двигаясь к совершенству. Возможно, подумал я, эго перестает выполнять свою функцию, когда мы теряем контроль над собственной историей. Дебби, Грэм, Росс, Мередит и я – все мы старались, но так и не приблизились к совершенству, которого, как мы ощущали, требовала от нас культура. Мы застряли, и наши сюжеты застопорились. Неужели наши судьбы – это греческие мифы о герое, в которых что-то пошло не так? В этом ли крылась наша проблема?

Беседуя с профессором Кимом, я понял, что наткнулся на способ проверки своей теории. Если самоубийства суть неудавшиеся героические истории, связаны ли тогда самоубийства азиатов с конфуцианскими сюжетами? Были ли у них отличные от наших причины свести счеты с жизнью и соответствовали ли они их представлениям о герое как о человеке, который жертвует собой и остается верен своей группе?

Я был поражен, но ответ оказался положительным. В конфуцианской культуре причины, по которым люди решают расстаться с жизнью, часто отличаются от наших, причем именно так, как этого можно было ожидать. На Востоке неудачниками считаются те, кто пренебрегает своим долгом и не старается привнести гармонию в жизнь группы. Для женщины в таком чрезвычайно патриархальном обществе это может быть долг перед семьей. «Когда человек не может позаботиться о детях, он убивает детей, а затем себя», – рассказал мне профессор Ким.

«И часто такое случается?»

«Да. Недавно муж с женой решили убить своих детей, а затем покончить с собой, так как они не могли о них позаботиться».

В Китае коррумпированные чиновники нередко сводят счеты с жизнью, чтобы остановить расследование и позволить своей семье сохранить нечестно нажитое добро. В 2009 году южнокорейский президент Но Му Хён спрыгнул с обрыва после обвинений во взяточничестве. «Он покончил с собой, чтобы уберечь жену и сына, – сказал профессор Ким. – Только так он мог остановить расследование». Между тем в Японии самоубийства крупных бизнесменов и политиков давно считаются поступками чести. «Генеральный директор компании должен считать ее своей семьей, – объяснила мне профессор антропологии Чикако Озава де Сильва. – Вместо того чтобы сказать: „Привет, я Дэвид“, в Японии говорят: „Привет, я Дэвид из Sony“», – говорит она.

«Даже в неофициальной обстановке?» – спросил я.

«Даже на самых неформальных вечеринках».

В тяжелые времена такая склонность японцев к единению с профессией может оказаться особенно убийственной. «Годами или даже веками самоубийство восхваляли как высокоморальный поступок, – продолжает Чикако. – Вероятно, это началось еще во времена самураев. Считалось, что, когда человек совершает самоубийство, он возвращает честь или смывает позор с семьи. Но эта метафора обрела более широкий смысл, поэтому и самоубийство главы компании теперь кажется японцам вполне логичным. Директор может сказать: „Я возьму на себя ответственность за компанию“, а затем покончит с собой, а СМИ и общественность будут говорить, что он поступил достойно». Там, где принятие группой столь важно, непринятие может оказаться пагубным для эго. «Такой страх есть у всех, но в Японии он особенно выражен, – добавляет она. – Это у всех на уме, постоянно».

Получается, что люди в Восточной Азии имеют свои, специфические и серьезные, проблемы, связанные с перфекционистским стилем мышления. И действительно, число самоубийств в Японии крайне высоко. А Южная Корея, согласно некоторым подсчетам, занимает по этому показателю второе место в мире. Примерно сорок корейцев кончают жизнь самоубийством каждый день, и это число в пять раз превышает статистику прошлого поколения. В результате одного из опросов выяснилось, что больше половины подростков задумывались о самоубийстве в минувшем году. Профессор Ким считает, что это по большей части можно объяснить проблемами, которые обрушились на страну в связи с резким переходом к городской жизни и столкновением коллективистской восточной культуры и индивидуалистской европейской. «Всего лишь за одно поколение 70 % людей, живших в сельской местности, переселились в города. Конфуцианство основывалось на земледельческой культуре, где все знают друг друга и заботятся друг о друге. А в городе острая конкуренция и зацикленность на достижениях». И это значит, что само понятие успеха изменилось. «Теперь важны твой статус, власть и богатство, а ведь все это не было частью традиционной культуры, – говорит он. – Знаток конфуцианства, живущий на ферме в отдаленной деревне, может быть мудрым, но не богатым. Мы же захотели разбогатеть». Итогом для людей стала своего рода потеря смысла: «Наша культура лишилась корней».

Он полагает, что недавние радостные вести из Китая – это ненадолго. Когда началось переселение жителей из сельской местности в города, число самоубийств там упало на 58 %. Профессор Ким считает, что они переживают период «затишья», вызванный этой волной больших надежд. В Южной Корее тоже имел место похожий спад, когда экономика начала резко развиваться. «Люди верят, что станут счастливы, когда разбогатеют, – сказал он. – Когда у тебя есть цель, ты не захочешь прощаться с жизнью. Но что, если ты достигнешь желаемого, а ожидания себя не оправдают?»

Прежде чем стать греками, мы проделали долгий путь. Пройдя через период охоты и собирательства в ходе эволюции, наш мозг приспособился к племенному образу мышления. Из-за переменчивости нашего общества мы стали волноваться об иерархии и статусе. Мы захотели не только сойтись между собой, но и обойти всех: эти противоборствующие желания сделали саму сущность человека двуличной. Мы стремились прославиться своим альтруизмом, даже если в реальности наша суть была гораздо сложнее. Мы возводили на пьедестал тех, кто пожертвовал собой ради племени, и карали тех, кто корыстно присвоил что-то себе. У нас есть предубеждения против других групп, в то время как своих мы восхваляем. Между тем интерпертатор у нас в голове сделал из наших разрозненных дней цельный рассказ. Мы привыкли считать, что мы нравственно выше, мудрее и привлекательнее других людей. Мы развивали личные истории, придававшие смысл и значимость нашему существованию. Атомизированная и способствовавшая авантюризму экономика островов и берегов Греции стала для нас источником того нового, индивидуалистского, рационального мировосприятия, из-за которого мы вечно стремимся к совершенству, а также подарила нам новые сюжеты, на которые мы стали равняться.

А затем колыбель западного «я» пала. Закат Древней Греции обернулся долгими годами войн и раздоров. Не стало того выдающегося, изобретательного, опьяненного свободой мира, в котором мы обрели свою культурную идентичность. Тирания лишила греков их наиболее эффективного пути к личной славе и успеху. Исчезла свобода, а вместе с ней надежда и амбиции. Греки всегда были непокорны богам, но теперь боги совсем от них отвернулись. Политический философ профессор Шелдон Уолин пишет: «Если бы боги действительно заботились о людском благополучии, они бы не позволили городам распасться, а городской жизни – обратиться чуть ли не в примитивное состояние. Раз люди утратили веру в небесный промысел богов, а человеческому совершенству не нашлось места в полисе, то напрашивался единственный возможный вывод: их судьба теперь стала исключительно их личным делом».

Если судьба теперь оказалась в наших руках, то и наше стремление к совершенству обратилось внутрь. Новые мыслители, киники и стоики, утверждали, что человеческая цивилизация пришла в упадок, а путь к счастью лежит в отрицании прежних соблазнов. Теперь совершенное «я» стремилось не к славе и признанию, а к праведности. Праведный человек жил скромно и смиренно. Он учился сопротивляться искушениям. Дабы защитить свою душу от вездесущего зла, нам пришлось избавиться от грешных излишеств юности и очиститься. Мы преклонили колени, перекрестились и начали молиться.

Постепенно на развалинах старого мира возникло христианство. Оно набирало силу веками, сформировав и закрепив за это время совершенно новый социально-экономический ландшафт. Христианская модель совершенного «я» просуществовала так долго, потому что она вполне подходила суровой реальности того, кем мы должны были быть, особенно в Средневековье, если хотели сойтись с другими и обойти их. По сей день христианство остается господствующей религией нашего народа, и его настроения и формы все еще влияют даже на тех, кто не верит в его сюжеты.


Это и станет следующей большой главой в эволюции западного «я».

 

[Котик]

Потому что без "скучного гетеро" ЛГБТ*** типа как без рук

This.

 

[Indigo]

ясное дело, изучать человеческую природу удобнее всего на себе и начиная с себя, поскольку ты у себя всегда под рукой. И вот я изучаю, стало быть, природу недовольства, на себе.

И думаю сейчас, что вообще недовольство - это детское поведение. Если ты взрослый человек - быть недовольным - абсурд. Дети бывают недовольны потому, что они несвободны. Контроль и власть над их жизнями расположены снаружи - у взрослых. Взрослые всемогущи (или кажутся такими), они карают или поощряют (отбирая что-то или наделяя чем-то), а ребенку остается лишь манипулировать ими до известной степени. Быть очаровательным, гулить и мило махать ручонками, чтобы поскорее подошли и взяли на ручки или быть несносным и погромче кричать, чтобы побыстрее подошли и взяли на ручки. Характеры разные, кто-то успешно освоил очарование, а кто-то - быть максимально дискомфортным. Что работает, то и используем.

Дело в том, что и быть очаровательным и быть несносным - все это манипулирование. Посильное воздействие на среду с целью получения от нее желаемого. Самое здесь интересное, что пока мы дети, это работает, а потом перестает. Но некоторые из нас как бы застревают в позиции «несите мне».

Быть очаровательным меня смущает меньше. Ну, кто-то очаровательный. Ну, может ему от этого больше несут. Ну и хорошо. А вот быть недовольным - это мне интереснее. Повторюсь, я сама очень критична, поэтому интерес и личный тоже. Мне кажется, природа критичности связана с инфантильностью, с инфантильной частью. Потому, что ну попробуйте абстрагироваться от конкретики. Конечно, неприятно, если лифт сломан, лето холодное, отодрался заусенец или вы снова обижены на маму потому, что она спрашивает глупости («когда же ты мне внуков?»). Но как можно быть этим недовольным? Ведь этого ничего вам (и мне) все равно не принесут!

Да и не обещали, вот в чем фокус. Никто не обещал. Да и если даже обещали! Никто не обещал исполнения обещаний, вот в чем фокус. Только дети заключены в кольцо родительской (не)любви. Только они могут требовать, отвешивать губу до пола, говорить: ты мне обещала.

Дальше - все. За порогом отчего дома ждут прохладные объятия мира, который ничего вам не обещал. Как вы можете быть недовольны любым развитием событий? А главное - что вы собираетесь с вашим недовольством делать? Контроль и власть - только у вас. Не нравится лифт - звони, чини. Отодрался заусенец - не трогай, дома заклеишь. Ноет мама - делай, что хочешь: не слушай, слушай, роди внуков/не рожай.

Центральное переживание недовольства - глубокая вера в то, что «оно должно мне быть лучше потому, что - это же я». Неа. Не должно. Потому, что а кто ты(я) вообще такой?

Полина Гавердовская

 

[Indigo]

Когда кто-то отвергает вас по какой-либо причине, это отвержение отражает его желания, а не ваши ограничения. Вы никак не определяетесь отвержением или принятием кого-то другого. Ваша ценность не зависит ни от кого. И как бы трудно ни было увидеть это, есть такой же большой дар не связываться с теми, кто не видит вашей ценности, как и объединяться с теми, кто ее видит.

― Scott Stabile

https://www.goodreads.com/author/quotes/1153615.Scott_Stabile