Самое страшное, — сказал Керенский, наклонившись к самой щеке Зоси, — самое страшное, что через час-два нам надо будет уже быть на своих местах, а что дальше… никто не знает.
Щека Зоси была горячей и мягкой со сна. Даже в полутьме Керенскому были видны отпечатки грубой ткани дивана — красная сетка на щеке. Керенский наклонился еще ближе к щеке, и губы его легли на кожу Зоси так мягко и естественно, что Зося не смогла, да и не догадалась отодвинуться. Керенский повернул голову Зоси к себе так, что губы его оказались против ее губ, но в последний момент Зося успела чуть отодвинуть их в сторону, и Керенский поцеловал ее в глаз, запутался губами в распустившихся волосах, и Зося, окончательно проснувшись, зашептала быстро и сбивчиво:
— Ты с ума сошел, уйди, а то я позову кого-ни-будь…уйди…
Губы Керенского наконец встретились с ее губами, какие-то секунды Зося еще крепко сжимала зубы, но вдруг, помимо ее воли, она сдалась, сдалась как-то сразу, она не укрывалась больше от его поцелуев, ей хотелось только, чтобы тот не отпускал ее и чтобы он не подумал уйти. Зося крепко прижала его к себе, и сквозь английское сукно защитного френча премьера Временного правительства она почувствовала тепло его спины, и широко открытый рот ее стал мягким и влажным.
Она еще успела шепнуть «не надо», но так тихо, что Керенский скорее мог понять совсем обратное, но в этот момент он вдруг поднял голову и, не отнимая руки от ее груди, сказал:
— Нам надо уйти отсюда. Здесь кто-нибудь может пройти.
Зося вскочила и застегнула черную кожаную куртку.
— Мы сумасшедшие, — сказала она. — Мы же только что познакомились и совсем не знаем друг друга.
— А разве надо знать? — спросил Керенский и, наклонившись, поцеловал ее уверенно и сильно. Именно так, как Зося этого хотела