dok34.ru
Moderator
"Представьте себе такую ситуацию. Гуляете вы по улице, никого не трогаете, и вдруг у вас из рук вырывают сумку. Вы, недолго думая, догоняете негодяя, и, после короткой, но выразительной беседы с применением весомых (в прямом в переносном смысле) аргументов, возвращаете свое имущество. С точки зрения здравого смысла, вы восстановили справедливость. С точки зрения современного Уголовного кодекса, вы — преступник, виновный в самоуправстве, а то и в нанесении телесных повреждений. Государство не любит, когда граждане берут на себя его функции. Оно ревниво оберегает свою монополию на закон и насилие, спуская сверху циркуляры, кодексы и предписания, которые должны, по идее, регулировать все на свете — от правил парковки до восстановления справедливости. Но всегда ли так было? И всегда ли бумага была сильнее правды? Чтобы это понять, нужно совершить путешествие в не такое уж далекое прошлое — в Российскую империю XIX века, в ту самую «Россию, которую мы потеряли». И посмотреть на нее не из окон столичных салонов, а из курной избы (изба без дымохода, она же «черная изба») где-нибудь под Рязанью.
Статистика говорит нам, что к концу XIX столетия крестьяне составляли около 85% населения огромной страны. Можно сказать, что это была целая цивилизация, живущая по своим неписаным, но твердым, как мерзлая земля, законам. Где-то там, в туманном Петербурге, выдающийся реформатор Михаил Михайлович Сперанский еще в 1832 году после долгих лет работы создал Свод законов Российской империи — колоссальный труд из сорока пяти томов и более чем 40 000 статей, призванных упорядочить правовую жизнь от Польши до Аляски. Вот только для мужика в армяке этот свод, писанный мудреным канцелярским языком, был такой же абстракцией, как теория Коперника. Его мир регулировался не параграфами, а обычаем, преданием и одним всеобъемлющим понятием — «мир». Крестьянская община была для него и государством, и судом, и церковью, и семьей одновременно.
Столкновение этих двух вселенных — официальной, юридически оформленной России и глубинной, народной Руси — было неизбежным. Среди тех, кто сумел запечатлеть эту пропасть на бумаге, был писатель Максим Горький, который, впрочем, сам был хоть и «из народа», но далеко не из самых его, этого народа, низов. В своей автобиографической повести «В людях» он оставил описание сцены, вполне типичной для тогдашней деревни. За прелюбодеяние, то есть за нарушение супружеской верности, крестьяне вершили свой суд: раздетую донага женщину привязали к телеге и с позором возили по улицам под улюлюканье и оскорбления толпы. Для них это был акт высшей справедливости, публичного очищения общины от скверны, ведь грех одного мог, по их поверьям, навлечь божий гнев — засуху или мор — на всю деревню. Горький предпринял попытку это остановить, и бросился защищать несчастную от «дикой толпы». Реакция последовала незамедлительно: будущего классика советской литературы избили до полусмерти. Позже, уже будучи литературной знаменитостью, он часто вспоминал этот случай как пример «непреодолимой темноты» и животной жестокости русского крестьянства. Но Горький, при всем своем таланте, так и не смог или не захотел понять суть произошедшего. С точки зрения крестьян, это не они были дикарями. Дикарем и святотатцем был он. Они не просто мучили женщину — они совершали ритуал, изгоняли из своего мира грех, восстанавливали нарушенную гармонию. А чужак, «барин» с его непонятными идеями о «правах личности», вторгся в это священнодействие, попытался помешать свершению их, крестьянской, единственно возможной справедливости. Осуждать их поступок с высоты парижских салонов — все равно что критиковать шамана за нестерильный бубен. Это был не просто конфликт мнений. Это было столкновение двух разных правовых и этических систем, двух цивилизаций, которые существовали на одной земле, но в разных измерениях"
... собственно наглядно - как картина мира определяет поступки.
Да, это и про высокую мораль парафиликов 🙂
Статистика говорит нам, что к концу XIX столетия крестьяне составляли около 85% населения огромной страны. Можно сказать, что это была целая цивилизация, живущая по своим неписаным, но твердым, как мерзлая земля, законам. Где-то там, в туманном Петербурге, выдающийся реформатор Михаил Михайлович Сперанский еще в 1832 году после долгих лет работы создал Свод законов Российской империи — колоссальный труд из сорока пяти томов и более чем 40 000 статей, призванных упорядочить правовую жизнь от Польши до Аляски. Вот только для мужика в армяке этот свод, писанный мудреным канцелярским языком, был такой же абстракцией, как теория Коперника. Его мир регулировался не параграфами, а обычаем, преданием и одним всеобъемлющим понятием — «мир». Крестьянская община была для него и государством, и судом, и церковью, и семьей одновременно.
Столкновение этих двух вселенных — официальной, юридически оформленной России и глубинной, народной Руси — было неизбежным. Среди тех, кто сумел запечатлеть эту пропасть на бумаге, был писатель Максим Горький, который, впрочем, сам был хоть и «из народа», но далеко не из самых его, этого народа, низов. В своей автобиографической повести «В людях» он оставил описание сцены, вполне типичной для тогдашней деревни. За прелюбодеяние, то есть за нарушение супружеской верности, крестьяне вершили свой суд: раздетую донага женщину привязали к телеге и с позором возили по улицам под улюлюканье и оскорбления толпы. Для них это был акт высшей справедливости, публичного очищения общины от скверны, ведь грех одного мог, по их поверьям, навлечь божий гнев — засуху или мор — на всю деревню. Горький предпринял попытку это остановить, и бросился защищать несчастную от «дикой толпы». Реакция последовала незамедлительно: будущего классика советской литературы избили до полусмерти. Позже, уже будучи литературной знаменитостью, он часто вспоминал этот случай как пример «непреодолимой темноты» и животной жестокости русского крестьянства. Но Горький, при всем своем таланте, так и не смог или не захотел понять суть произошедшего. С точки зрения крестьян, это не они были дикарями. Дикарем и святотатцем был он. Они не просто мучили женщину — они совершали ритуал, изгоняли из своего мира грех, восстанавливали нарушенную гармонию. А чужак, «барин» с его непонятными идеями о «правах личности», вторгся в это священнодействие, попытался помешать свершению их, крестьянской, единственно возможной справедливости. Осуждать их поступок с высоты парижских салонов — все равно что критиковать шамана за нестерильный бубен. Это был не просто конфликт мнений. Это было столкновение двух разных правовых и этических систем, двух цивилизаций, которые существовали на одной земле, но в разных измерениях"
... собственно наглядно - как картина мира определяет поступки.
Да, это и про высокую мораль парафиликов 🙂
