Спойлер [+]
Мало кто знает, что одной из самых своих серьезных песен он считал ''Я был и слаб, и уязвим''. Вот передо мной одно из его предпоследних писем, где он пишет: ''Миша, и, наконец, самая моя серьезная песня. Это - ''Я был и слаб, и уязвим''. Это ты дал мне идею этой песни''. Хочу сказать, что это за песня и как она возникла. Однажды я рассказывал ему об одной из страшных психиатрических больниц города Ленинграда, где я провел энное количество месяцев. Это Экспериментальная клиника Осипова, куда со всех концов Советского Союза были свезены самые отборные шизофреники и параноики, и где врачи - поверх униформ офицерских были напялены на них белые халаты - производили свои страшнейшие эксперименты над нами всеми. Через некоторые время Володя пришел ко мне и исполнил удивительную песню ''Я был и слаб, и уязвим'', где человек подвергается совершенно немыслим средневековым пыткам, он постоянно требует у этих людей, которые его пытают: ''Покажите мне дело, которое вы завели на меня, я хочу хотя бы знать, я его наверняка не подпишу''. И в конце песни врач-садист, усмехаясь, прячет от него эту папку и говорит: ''А твоя подпись и не нужна, поскольку это не дело, а история болезни''.Вот еще одна характерная черта. Незадолго до своей смерти он сидел у меня и, обхватив лицо руками, буквально кричал: ''Я не могу жить там больше, не могу!'' Накануне он видел фотографию, о которой он мне рассказывал. Это фотография афганской девочки 14 лет, обожженной советским напалмом. И он написал песню, которую я не смог записать, я помню только несколько строчек из нее, где папу уговаривают не лететь в самолете, потому что это, мол, опасно для жизни, а он отвечает, что ''мне не страшно - я в сутане, а нынче смерть в Афганистане''. Я никогда не встречал в своей жизни человека, который был бы так равнодушен к славе и к почестям. Он знал, что он любим в народе, но он никогда не говорил о себе как о поэте, как о дрдожнике. Я помню, как он приехал из Нью-Йорка и с восторгом говорил о том, что Бродский написал ему: ''Вы являетесь большим, великим русским поэтом''. Он считал эту похвалу Бродского одной из самых высоких оценок своего творчества, потому что он всегда благоговел перед Бродским, и всегда спрашивал и самого себя, и меня, и своих близких, являются ли действительно его песни поэзией. Он очень мучился, он говорил: ''Может быть, это всего-навсего песенки?''.Из этого воспоминания можно многое подчерпнуть.
Я выделил лишь то, что важно для нескольких сразу форумчан, в частности для творческих личностей.