Indigo
Well-Known Member
Нашел одну очень важную статью. Она касается нас всех и проливает свет на множество вещей:
Статья большая, я знаю что Док не любит большие цитаты, но думаю ее стоит привести целиком. Очень важное с моей точки зрения я выделил
«Но ведь есть люди, для которых травма – это обычное состояние, так сказать, образ жизни. [...] Этим людям негде спрятаться от травмирующих переживаний. Они даже не могут сказать, что их преследуют призраки пережитого, поскольку прожитое отнюдь не стало призраком, оно никуда не ушло… Самое ужасное в их положении, это перманентный характер травмы».
Славой Жижек
Размышляя об интересных докладах, сделанных на нашей конференции, хочется остановиться на нескольких пунктах.
Различия в том, как Россия и Германия справились с травмами прошлого.
Роль травмы в развитии российского общества.
Вопросы восстанавливаемости индивида и общества после травмы, проблема кумулятивной травмы.
Проблема жертв и палачей, как она решается, как она отражается на состоянии общества.
Проблема прощения и воссоединения раздробленных обществ после перенесенных социальных и исторических катастроф.
Скажу о каждом из них несколько слов.
Здесь часто звучал вопрос: почему Германия так быстро восстановилась, почему в России последствия травмы ощутимы до сих пор? – Мне представляется, тут главной причиной является длительность травмирующих обстоятельств. Помимо этого – существовавший ранее в России особый социально-психологический настрой, некоторые особенности коллективного бытия. И, наконец, особым фактором в последние годы стало сопротивление общества и государства проработке травмы, реконструкции прошлого. Это, в свою очередь, связано с тем, что в таком большом государстве, как Россия, трудно достичь достаточной концентрации социально активных, стойких, бесстрашных и психических здоровых людей, чтобы образовывать, восстанавливать и лечить травмированное население и добиваться социальных и политических перемен. Если активное меньшинство не добивается успеха, а уничтожается на корню, его пример не вдохновляет, а обескураживает. Если в крови недостаточная концентрация антибиотика, может возникнуть резистентный штамм бактерий. Здесь можно вспомнить эпизод из Геродота, где старый тиран обучает молодого, молча обрывая слишком высокие колосья. Годы тирании производят изменения в характере нации. Если она и начнет отстаивать свои интересы, то скорее пойдет путем насилия и бунта, а не путем конструктивных социальных перемен.
В Германии история нацизма насчитывает немного лет: Третий Рейх продержался с 16 августа 1934 года по 23 мая 1945 года. В России волна социальных бедствий шла почти непрерывно с 1914 по 1956 год.
Сейчас много пишут о том, какие необратимые подчас изменения рождает психическая травма на мозговом, эндокринном и эпигенетическом уровнях. Раньше о разрушительном действии травматического переживания говорили на языке метапсихологии и феноменологии, но теперь работы в области нейропсихологии и применяемые в них методы визуального исследования мозга позволяют утверждать, что травма воздействует непосредственно на структуры мозга, которые отвечают за развитие специфических высших функций. Она затрагивает отделы мозга, отвечающие за установление близких, интимных и теплых отношений, за регуляцию аффекта и за определенные аспекты познавательной деятельности.
После Второй мировой войны психоаналитики обратили внимание, что дети жертв Холокоста оказываются плохо адаптированными. Особенности их поведения и самочувствия позволили в итоге говорить о межпоколенческой травме, создаваемой травмированными родителями у детей, рожденных после катастрофы. Травма создает определенные психические состояния, нарушающие социальную и эмоциональную адаптацию. Катастрофа, пережитая родителями, отзывается тем или иным дефицитом в поколении детей.
Приведу пример. Западная коллега, дочь прошедших через Аушвиц родителей, рассказывала: "Из нас троих только младшая сестра смогла создать семью, да и то потому, что мама умерла, когда ей было всего 12 лет". Она имела в виду, что мать не успела «испортить» младшую сестру. – Отец и мать были одаренными и сильными людьми, она выжили, смогли полюбить, пожениться, сделать значительные научные открытия, родить и вырастить троих дочерей. Однако их депрессия, посттравматическое состояние сделали их травмирующим фактором для девочек. Там, где дети хотели отклика, натыкались на грусть; где ждали восторженного внимания, обнаруживали отчуждение; где рассчитывали на свободу, ощущали тревожное цепляние. Этот список нестыковок и разочарований можно продолжать долго, а в результате вырастает человек, субъективно не имеющий права на личную жизнь и не умеющий строить отношения с людьми. Они стали депрессивными, но и не только депрессивными. У них много паранойи, тревоги, им трудна или невозможна сепарация от родителей – и потому невозможна зрелость. – Андре Грин предложил термин "мертвая мать" – мать, мертвая психически, не отзывающаяся на ребенка должным образом. "Мертвой" ее делает депрессия, травма. Ее близость вызывает у ребенка гнев, тревогу и растерянность, а попытка отделиться от нее – острую вину.
Феноменологическое описание действия травмы можно развить и продолжить, но здесь пока важно зафиксировать: травма приводит к эмоциональным и поведенческим искажениям, которые могут воздействовать на следующее поколение.
Если травмирующее событие – война, геноцид – укладываются в жизнь одного поколения, как это было в Германии, у нации больше шансов на выздоровление. Если же, как это случилось в России, череда бедствий захватила жизнь нескольких поколений, то – таково мое мнение – второе и третье поколения начинают воспринимать травматические искажения родительского поколения как психологическую норму. Если такое происходит, мотив к выздоровлению, шансы на восстановление значительно снижаются. К тому же повторно испытываемая – кумулятивная – травма делает психику менее резистентной.
В обществе, население которого на протяжении жизни нескольких поколений подвергалось массовой травматизации, в большой степени утрачивается представление о здоровом и адаптивном функционировании. На место адаптации заступают вялость и конформизм. Математик и диссидент Виктор Турчин писал: "Наша общественная жизнь унизительна и абсурдна. Она отнимает смысл у всего, к чему прикасается, а прикасается она ко всему. …Мальчики и девочки! Не слушайте своих родителей, когда они поучают вас расхожей мудрости тоталитарного человека. Они хорошие люди, но искалечены годами страха и унижений. Они хотят вам добра, но учат, как лишать жизнь смысла. Жизнь интереснее, а вклад в нее каждого индивидуума - значительнее, чем они привыкли думать".
И в Германии, и в России были особые предпосылки для возникновения тоталитарных режимов. Исследователи много писали о системе прусского воспитания, связанного с именем педагога Шребера, и о том, что она создала предпосылки для массового жестокого поведения в годы войны. – Говоря сегодня о травмах российского общества, ссылаются в основном на катастрофы ХХ века, но и раньше россияне обладали особенностями, которые могли сыграть свою роль в массовой предрасположенности к созданию условий, способствующих развязыванию катастроф. Разумеется, эта тема требует отдельного исследования, но приведу ряд примеров.
Многие писатели указывали на неприглядные свойства крестьянского русского характера. Конечно, у этого были свои причины, основная – крепостное право, рабство.*) Некоторые характерные особенности поведения, свидетельствующие о сниженном социальном и этическом чувстве отмечали у культурной и воспитанной аристократии.
Вот Н.С.Лесков пишет в статье «Пагубники»: «Русская простонародная семья только в очень редких […] случаях представляет те простые, достойные уважения добродетели, которым украшает ее тенденциозно настроенная фантазия беззаветных поклонников деревни… Деревенские родители, при своей жадности и непонимании жизни, сами… подставляют детей под влияние людей дурных… Доход с ребенка – это самая законная вещь по понятиям его родителей… Я жил летом в финском селении, где в одно воскресенье местный пастор говорил речь, особенно растрогавшую его прихожан… Пастор говорил им о детях: ..он предостерегал своих слушателей, чтобы они ничего не просили и ничего не брали у своих дочерей, отданных в учение или в услужение в город… Чухны плакали – я мог думать, что они виноваты… Нет, - сказал мне пастор […], - они этого еще не делали, и им пока не в чем раскаиваться. Но мои прихожане живут в тесном соседстве и в беспрестанном общении с русскими, у которых это делается, - я видел вред такого ужасного поведения со стороны русских родителей и счел долгом предупредить своих слушателей, чтобы они не научились следовать примеру своих русских соседей. Мои прихожане плакали от сожаления к чужим детям».
Вот он же пишет в статье «Пожары»: «..Страх на нас действует, только заставляя нас плакаться и взывать о помощи, но отнюдь не делать дело, которого мы боимся пуще всего на свете. … Граждане Н решили пожарный вопрос очень просто: взяли и обратились в Петербург с такою приблизительно просьбой: «Так как мы. Мол, погорели, а впредь гореть не желаем, то и снабдите нас своей пожарной командой, хотя на лето; благо к тому же наедут к нам ваши дачники». – Отписали в таком роде и, полагать надобно, успокоились: «Мы-де свое дело сделали, а там как себе знаете – сгорим, так вам же грех будет».
В его же статье «О переселенных крестьянах» мы читаем, как крестьян выселяли задолго до коллективизации: «…В силу различных финансовых соображений, большей частью в виде наказании я, НН до прошлого года переселил своих крепостных из одного имения в другое. .. Кто скажет, чтоб такие случаи были невозможны? Кто скажет, что они не были часты? А знаете ли, что значит переселить крестьянина из одной губернии в другую, за несколько сот верст? Это значит вырвать его из кружка людей, к которым он с детства привык; оторвать от места, к которому он привязан больше, чем к людям; часто – оторвать от семейства, потому что иные помещики переселяли своих крестьян, для избежания ненужных расходов, без жен и детей. Это значит бросить его к людям незнакомым, а он с детства не выезжал из села. Это значит разорвать все связи, которыми он держался на родине; разбить все основы, поддерживавшие его существование, его веру в людей, его любовь к труду».
Так российское население исподволь готовилось к катастрофам ХХ века.
Что же правящие классы? Вот Жозеф де Местр, заезжий иностранец, пишет в книге «Религия и нравы русских» о коррупции и взяточничестве, цинизме и воровстве, формальном и глумливом отношении к религии, подобострастном и враждебном отношении к власти: «Отличительная черта русского – это высший страх перед высшим лицом и высшее же к нему презрение. Человек, который, говоря с правителем, что-то бормочет и просто не находит слов, быть может, думает о том, как убить его, и смеется над его повелениями, когда того больше нет рядом».
Особо он останавливается на отношении к человеческой жизни и достоинству: «Самая характерная черта русского человека – безразличие, особенно по отношению к бедам и страданиям человечества. Событие, которое в какой-либо другой стране заставило бы говорить о себе целую неделю, здесь не производит ни малейшего впечатления. Необычные виды смерти… не привлекают никакого внимания… Среди русских как будто существует некое молчаливое согласие никогда не говорить о таких вещах, и потому бесконечное множество таких происшествий тонет в безвестности. .. Бесспорно одно: трудности, которые сопровождают стремление узнать правду о самых громких общественных событиях, превосходят всякое воображение. […] Однажды, отправившись погулять, … я поскользнулся на льду и упал, да так сильно, что мне показалось, будто я что-то сильно себе повредил. Мое жилище было далеко, и к тому же я никого не знал. Странная мысль тотчас закралась мне в голову: «А что если я вообще не смогу подняться?» Я лежал, не двигаясь. Мимо меня проходили люди, и никто не подумал подойти и поднять меня. Пролежав несколько секунд в качестве эксперимента, я поднялся сам, благо ничего серьезного, к счастью, не произошло; я мог бы продолжить этот опыт, если бы место было сносным». (3/14 июня 1810).
Де Местру вторит современная исследовательница Катрин Мерридейл, написавшая книгу «Night of stone” (Ночь камня). Книга посвящена массовым истреблениям людей, отношению к смерти и умиранию в России. Мерридейл2) пишет о низкой цене жизни в России, – низкой и для индивида, и для государства; о неготовности как рядовых граждан, так и профессионалов (врачей, психологов) признать травму, работать с ней, отрицании самого факта, что подобные опыты и переживания могут иметь существенное значение.3)
Таким образом, и исторические катастрофы, и отсутствие работы с последствиями катастроф, стали в России психологически закономерным явлением.
Особое обстоятельство в деле преодоления последствий массовой травматизации создает проблема жертв и палачей. Поскольку сотрудники партийных, ответственных за чистки и репрессии, и карательных организаций также регулярно становились жертвами режима, в обществе создалось особое, перверзное отношение к статусу и опыту жертвы. Можно сказать, что статус жертвы оказался в некотором смысле узурпирован пострадавшими представителями карательных органов и партийного руководства, – обстоятельство, отмеченное многими историками и журналистами, – в то время как невинные жертвы стали вызывать к себе глумливое и циничное отношение.4)
Поскольку в России совершенные против народа преступления никогда не получали точного правового определения (как это произошло в Германии), здесь не заложены самые основы, позволяющие понять, что правда, а что ложь, и кто прав, кто виноват. И это не простая случайность, а результат специально проводимой политики. На фоне этой перверзной картины, где смешано все, границы не установлены, этика попрана, представления о достоинстве не существуют, а человек давно уже не мерило всех вещей, звучат призывы к якобы целительному воссоединению, примирению и забвению.
Да, примирение и воссоединение – идея приятная, перспектива сладкая. Она правильна со всех точек зрения. Но она несвоевременна и порочна, пока мы не разобрались с горем и грехами прошлого. Чтобы нам прийти к единству, утраченное должно быть восстановлено, невыразимое – выражено, выброшенное и отрицаемое – интегрировано, должна быть проделана так называемая «работа горя». Однако все эти процессы вызывают огромное сопротивление в индивиде и в обществе. Работа памяти и работа понимания мучительна и болезненна. Но что бывает, когда такой работы не проделывают? Нерепрезентированное страдание должно быть выражено, должно быть как-то отреагировано. Единственный способ, которым травмированный человек может пытаться избавиться от непереносимого переживания, – это создать такое же переживание в другом. Неудивительно, что Россия в последние годы наблюдает столько насилия. Затаенный страх, ненависть, зависть, беспомощность и унижение ищут своего выражения и находят его в жестокости.
Тимур Кибиров написал чудные стихи:
Отольются кошке
Мышкины слезки,
Отольются мышке
Хозяйкины слезки,
Хозяйке отольюся
Склоки с соседкой,
Соседке отольются
Измены мужу.
Все нам отольется,
Грубым и глупым,
Столько слез прольется –
Мир захлебнется!
Влагою соленой,
Горючими слезами
Смоются, наверно.
Наши нечистоты.
Солнце воссияет
Над гладью лазурной
…..
В этом синем море,
На этом просторе
Станем мы плескаться,
Как рыбки золотые!
Рыбки да мышки,
Кошки да соседки,
Мужья да собачки,
Господи, помилуй!
Мы станем уповать, что так и будет. Но до того должно пролиться много слез – слез горя, покаяния, прощения.
Статья большая, я знаю что Док не любит большие цитаты, но думаю ее стоит привести целиком. Очень важное с моей точки зрения я выделил
«Но ведь есть люди, для которых травма – это обычное состояние, так сказать, образ жизни. [...] Этим людям негде спрятаться от травмирующих переживаний. Они даже не могут сказать, что их преследуют призраки пережитого, поскольку прожитое отнюдь не стало призраком, оно никуда не ушло… Самое ужасное в их положении, это перманентный характер травмы».
Славой Жижек
Размышляя об интересных докладах, сделанных на нашей конференции, хочется остановиться на нескольких пунктах.
Различия в том, как Россия и Германия справились с травмами прошлого.
Роль травмы в развитии российского общества.
Вопросы восстанавливаемости индивида и общества после травмы, проблема кумулятивной травмы.
Проблема жертв и палачей, как она решается, как она отражается на состоянии общества.
Проблема прощения и воссоединения раздробленных обществ после перенесенных социальных и исторических катастроф.
Скажу о каждом из них несколько слов.
Здесь часто звучал вопрос: почему Германия так быстро восстановилась, почему в России последствия травмы ощутимы до сих пор? – Мне представляется, тут главной причиной является длительность травмирующих обстоятельств. Помимо этого – существовавший ранее в России особый социально-психологический настрой, некоторые особенности коллективного бытия. И, наконец, особым фактором в последние годы стало сопротивление общества и государства проработке травмы, реконструкции прошлого. Это, в свою очередь, связано с тем, что в таком большом государстве, как Россия, трудно достичь достаточной концентрации социально активных, стойких, бесстрашных и психических здоровых людей, чтобы образовывать, восстанавливать и лечить травмированное население и добиваться социальных и политических перемен. Если активное меньшинство не добивается успеха, а уничтожается на корню, его пример не вдохновляет, а обескураживает. Если в крови недостаточная концентрация антибиотика, может возникнуть резистентный штамм бактерий. Здесь можно вспомнить эпизод из Геродота, где старый тиран обучает молодого, молча обрывая слишком высокие колосья. Годы тирании производят изменения в характере нации. Если она и начнет отстаивать свои интересы, то скорее пойдет путем насилия и бунта, а не путем конструктивных социальных перемен.
В Германии история нацизма насчитывает немного лет: Третий Рейх продержался с 16 августа 1934 года по 23 мая 1945 года. В России волна социальных бедствий шла почти непрерывно с 1914 по 1956 год.
Сейчас много пишут о том, какие необратимые подчас изменения рождает психическая травма на мозговом, эндокринном и эпигенетическом уровнях. Раньше о разрушительном действии травматического переживания говорили на языке метапсихологии и феноменологии, но теперь работы в области нейропсихологии и применяемые в них методы визуального исследования мозга позволяют утверждать, что травма воздействует непосредственно на структуры мозга, которые отвечают за развитие специфических высших функций. Она затрагивает отделы мозга, отвечающие за установление близких, интимных и теплых отношений, за регуляцию аффекта и за определенные аспекты познавательной деятельности.
После Второй мировой войны психоаналитики обратили внимание, что дети жертв Холокоста оказываются плохо адаптированными. Особенности их поведения и самочувствия позволили в итоге говорить о межпоколенческой травме, создаваемой травмированными родителями у детей, рожденных после катастрофы. Травма создает определенные психические состояния, нарушающие социальную и эмоциональную адаптацию. Катастрофа, пережитая родителями, отзывается тем или иным дефицитом в поколении детей.
Приведу пример. Западная коллега, дочь прошедших через Аушвиц родителей, рассказывала: "Из нас троих только младшая сестра смогла создать семью, да и то потому, что мама умерла, когда ей было всего 12 лет". Она имела в виду, что мать не успела «испортить» младшую сестру. – Отец и мать были одаренными и сильными людьми, она выжили, смогли полюбить, пожениться, сделать значительные научные открытия, родить и вырастить троих дочерей. Однако их депрессия, посттравматическое состояние сделали их травмирующим фактором для девочек. Там, где дети хотели отклика, натыкались на грусть; где ждали восторженного внимания, обнаруживали отчуждение; где рассчитывали на свободу, ощущали тревожное цепляние. Этот список нестыковок и разочарований можно продолжать долго, а в результате вырастает человек, субъективно не имеющий права на личную жизнь и не умеющий строить отношения с людьми. Они стали депрессивными, но и не только депрессивными. У них много паранойи, тревоги, им трудна или невозможна сепарация от родителей – и потому невозможна зрелость. – Андре Грин предложил термин "мертвая мать" – мать, мертвая психически, не отзывающаяся на ребенка должным образом. "Мертвой" ее делает депрессия, травма. Ее близость вызывает у ребенка гнев, тревогу и растерянность, а попытка отделиться от нее – острую вину.
Феноменологическое описание действия травмы можно развить и продолжить, но здесь пока важно зафиксировать: травма приводит к эмоциональным и поведенческим искажениям, которые могут воздействовать на следующее поколение.
Если травмирующее событие – война, геноцид – укладываются в жизнь одного поколения, как это было в Германии, у нации больше шансов на выздоровление. Если же, как это случилось в России, череда бедствий захватила жизнь нескольких поколений, то – таково мое мнение – второе и третье поколения начинают воспринимать травматические искажения родительского поколения как психологическую норму. Если такое происходит, мотив к выздоровлению, шансы на восстановление значительно снижаются. К тому же повторно испытываемая – кумулятивная – травма делает психику менее резистентной.
В обществе, население которого на протяжении жизни нескольких поколений подвергалось массовой травматизации, в большой степени утрачивается представление о здоровом и адаптивном функционировании. На место адаптации заступают вялость и конформизм. Математик и диссидент Виктор Турчин писал: "Наша общественная жизнь унизительна и абсурдна. Она отнимает смысл у всего, к чему прикасается, а прикасается она ко всему. …Мальчики и девочки! Не слушайте своих родителей, когда они поучают вас расхожей мудрости тоталитарного человека. Они хорошие люди, но искалечены годами страха и унижений. Они хотят вам добра, но учат, как лишать жизнь смысла. Жизнь интереснее, а вклад в нее каждого индивидуума - значительнее, чем они привыкли думать".
И в Германии, и в России были особые предпосылки для возникновения тоталитарных режимов. Исследователи много писали о системе прусского воспитания, связанного с именем педагога Шребера, и о том, что она создала предпосылки для массового жестокого поведения в годы войны. – Говоря сегодня о травмах российского общества, ссылаются в основном на катастрофы ХХ века, но и раньше россияне обладали особенностями, которые могли сыграть свою роль в массовой предрасположенности к созданию условий, способствующих развязыванию катастроф. Разумеется, эта тема требует отдельного исследования, но приведу ряд примеров.
Многие писатели указывали на неприглядные свойства крестьянского русского характера. Конечно, у этого были свои причины, основная – крепостное право, рабство.*) Некоторые характерные особенности поведения, свидетельствующие о сниженном социальном и этическом чувстве отмечали у культурной и воспитанной аристократии.
Вот Н.С.Лесков пишет в статье «Пагубники»: «Русская простонародная семья только в очень редких […] случаях представляет те простые, достойные уважения добродетели, которым украшает ее тенденциозно настроенная фантазия беззаветных поклонников деревни… Деревенские родители, при своей жадности и непонимании жизни, сами… подставляют детей под влияние людей дурных… Доход с ребенка – это самая законная вещь по понятиям его родителей… Я жил летом в финском селении, где в одно воскресенье местный пастор говорил речь, особенно растрогавшую его прихожан… Пастор говорил им о детях: ..он предостерегал своих слушателей, чтобы они ничего не просили и ничего не брали у своих дочерей, отданных в учение или в услужение в город… Чухны плакали – я мог думать, что они виноваты… Нет, - сказал мне пастор […], - они этого еще не делали, и им пока не в чем раскаиваться. Но мои прихожане живут в тесном соседстве и в беспрестанном общении с русскими, у которых это делается, - я видел вред такого ужасного поведения со стороны русских родителей и счел долгом предупредить своих слушателей, чтобы они не научились следовать примеру своих русских соседей. Мои прихожане плакали от сожаления к чужим детям».
Вот он же пишет в статье «Пожары»: «..Страх на нас действует, только заставляя нас плакаться и взывать о помощи, но отнюдь не делать дело, которого мы боимся пуще всего на свете. … Граждане Н решили пожарный вопрос очень просто: взяли и обратились в Петербург с такою приблизительно просьбой: «Так как мы. Мол, погорели, а впредь гореть не желаем, то и снабдите нас своей пожарной командой, хотя на лето; благо к тому же наедут к нам ваши дачники». – Отписали в таком роде и, полагать надобно, успокоились: «Мы-де свое дело сделали, а там как себе знаете – сгорим, так вам же грех будет».
В его же статье «О переселенных крестьянах» мы читаем, как крестьян выселяли задолго до коллективизации: «…В силу различных финансовых соображений, большей частью в виде наказании я, НН до прошлого года переселил своих крепостных из одного имения в другое. .. Кто скажет, чтоб такие случаи были невозможны? Кто скажет, что они не были часты? А знаете ли, что значит переселить крестьянина из одной губернии в другую, за несколько сот верст? Это значит вырвать его из кружка людей, к которым он с детства привык; оторвать от места, к которому он привязан больше, чем к людям; часто – оторвать от семейства, потому что иные помещики переселяли своих крестьян, для избежания ненужных расходов, без жен и детей. Это значит бросить его к людям незнакомым, а он с детства не выезжал из села. Это значит разорвать все связи, которыми он держался на родине; разбить все основы, поддерживавшие его существование, его веру в людей, его любовь к труду».
Так российское население исподволь готовилось к катастрофам ХХ века.
Что же правящие классы? Вот Жозеф де Местр, заезжий иностранец, пишет в книге «Религия и нравы русских» о коррупции и взяточничестве, цинизме и воровстве, формальном и глумливом отношении к религии, подобострастном и враждебном отношении к власти: «Отличительная черта русского – это высший страх перед высшим лицом и высшее же к нему презрение. Человек, который, говоря с правителем, что-то бормочет и просто не находит слов, быть может, думает о том, как убить его, и смеется над его повелениями, когда того больше нет рядом».
Особо он останавливается на отношении к человеческой жизни и достоинству: «Самая характерная черта русского человека – безразличие, особенно по отношению к бедам и страданиям человечества. Событие, которое в какой-либо другой стране заставило бы говорить о себе целую неделю, здесь не производит ни малейшего впечатления. Необычные виды смерти… не привлекают никакого внимания… Среди русских как будто существует некое молчаливое согласие никогда не говорить о таких вещах, и потому бесконечное множество таких происшествий тонет в безвестности. .. Бесспорно одно: трудности, которые сопровождают стремление узнать правду о самых громких общественных событиях, превосходят всякое воображение. […] Однажды, отправившись погулять, … я поскользнулся на льду и упал, да так сильно, что мне показалось, будто я что-то сильно себе повредил. Мое жилище было далеко, и к тому же я никого не знал. Странная мысль тотчас закралась мне в голову: «А что если я вообще не смогу подняться?» Я лежал, не двигаясь. Мимо меня проходили люди, и никто не подумал подойти и поднять меня. Пролежав несколько секунд в качестве эксперимента, я поднялся сам, благо ничего серьезного, к счастью, не произошло; я мог бы продолжить этот опыт, если бы место было сносным». (3/14 июня 1810).
Де Местру вторит современная исследовательница Катрин Мерридейл, написавшая книгу «Night of stone” (Ночь камня). Книга посвящена массовым истреблениям людей, отношению к смерти и умиранию в России. Мерридейл2) пишет о низкой цене жизни в России, – низкой и для индивида, и для государства; о неготовности как рядовых граждан, так и профессионалов (врачей, психологов) признать травму, работать с ней, отрицании самого факта, что подобные опыты и переживания могут иметь существенное значение.3)
Таким образом, и исторические катастрофы, и отсутствие работы с последствиями катастроф, стали в России психологически закономерным явлением.
Особое обстоятельство в деле преодоления последствий массовой травматизации создает проблема жертв и палачей. Поскольку сотрудники партийных, ответственных за чистки и репрессии, и карательных организаций также регулярно становились жертвами режима, в обществе создалось особое, перверзное отношение к статусу и опыту жертвы. Можно сказать, что статус жертвы оказался в некотором смысле узурпирован пострадавшими представителями карательных органов и партийного руководства, – обстоятельство, отмеченное многими историками и журналистами, – в то время как невинные жертвы стали вызывать к себе глумливое и циничное отношение.4)
Поскольку в России совершенные против народа преступления никогда не получали точного правового определения (как это произошло в Германии), здесь не заложены самые основы, позволяющие понять, что правда, а что ложь, и кто прав, кто виноват. И это не простая случайность, а результат специально проводимой политики. На фоне этой перверзной картины, где смешано все, границы не установлены, этика попрана, представления о достоинстве не существуют, а человек давно уже не мерило всех вещей, звучат призывы к якобы целительному воссоединению, примирению и забвению.
Да, примирение и воссоединение – идея приятная, перспектива сладкая. Она правильна со всех точек зрения. Но она несвоевременна и порочна, пока мы не разобрались с горем и грехами прошлого. Чтобы нам прийти к единству, утраченное должно быть восстановлено, невыразимое – выражено, выброшенное и отрицаемое – интегрировано, должна быть проделана так называемая «работа горя». Однако все эти процессы вызывают огромное сопротивление в индивиде и в обществе. Работа памяти и работа понимания мучительна и болезненна. Но что бывает, когда такой работы не проделывают? Нерепрезентированное страдание должно быть выражено, должно быть как-то отреагировано. Единственный способ, которым травмированный человек может пытаться избавиться от непереносимого переживания, – это создать такое же переживание в другом. Неудивительно, что Россия в последние годы наблюдает столько насилия. Затаенный страх, ненависть, зависть, беспомощность и унижение ищут своего выражения и находят его в жестокости.
Тимур Кибиров написал чудные стихи:
Отольются кошке
Мышкины слезки,
Отольются мышке
Хозяйкины слезки,
Хозяйке отольюся
Склоки с соседкой,
Соседке отольются
Измены мужу.
Все нам отольется,
Грубым и глупым,
Столько слез прольется –
Мир захлебнется!
Влагою соленой,
Горючими слезами
Смоются, наверно.
Наши нечистоты.
Солнце воссияет
Над гладью лазурной
…..
В этом синем море,
На этом просторе
Станем мы плескаться,
Как рыбки золотые!
Рыбки да мышки,
Кошки да соседки,
Мужья да собачки,
Господи, помилуй!
Мы станем уповать, что так и будет. Но до того должно пролиться много слез – слез горя, покаяния, прощения.
Последнее редактирование:
CB.
