а вот обратная сторона второй кожи, бытовая
ясным взрослым языком
легко рассматривать нарушения у младенцев, но в той же лодке и второй человек
это как раз то что страшно
целиком принадлежать
или даже почти целиком
текст из фб
"обладание ребенком - это настолько анти-одиночество, насколько такая противоположность абсолютному безлюдию в и вне вообще может существовать. хотя жизнь матери годовалого (мне нравится это слово, оно паралитературное: "Принцип Годовалого", "Месть Годовалого", "Семейные ценности Годовалого") даже легче, чем жизнь героя-полярника. цель героя-полярника ясна, однозначна и не вызывает лишних вопросов: ему надо воткнуть флаг своей отчизны в отдаленный сугроб, после чего гулять смело. от мамы ребенка (далее - меня) требуется и того меньше: дожить до вечера.
двухнедельный младенец - самый лучший человек на свете; как мы знаем отовсюду, он ест, спит и орет. правда, с непривычки это нервирует: отчего он так долго спит? (не спит), почему он так громко орет? (скорее бы уже стал спать), не много ли он ест? (кажется, пупок уже развязывается). четыремесячный тоже сносен: он лежит там, где его положили, издает уморительные звуки, часами рассматривает собственные руки. проворно ползающий и поедающий все с пола семимесячный отчетливо дает понять, что скоро будет совсем нелегко. и вот, встречайте - ему год или что-то вроде этого. трудно поверить, что это тот же жалкий почти неподвижный кабачок, делом жизни которого было перевернуться со спины на живот.
годовалый ничего не просит - он берет с уверенностью единственного владельца, а если не может взять, то требует. он не сдается и не идет на компромиссы - дать на секунду и тут же отобрать не выйдет. годовалый может все и делает это все с исполинской силой и дьявольской амплитудой. при этом он почти непрерывно мычит на разные лады - это называется развитием речи и должно приветствоваться.
моему ребенку год и два месяца. у меня мало желаний, если быть честной, то два. первое - чтобы сын вырос хорошим человеком. второе - закрыть его на ключ, ключ скормить улетающей в дальние края птице, и бежать, бежать, садиться в поезда, красить губы и волосы, покупать кружевное белье (нахрена бы оно мне сдалось, но все же), носить каблуки поднебесной высоты, пить горячий кофе, пить холодную водку, не спать до пяти утра а потом спать до семи вечера. ну и хватит на первое время.
вместо всего этого и многого другого я только и делаю, что живу до вечера. я варю кашу, я мою физиономию, попу, руки, я отбираю, я даю, я ношу, я прогоняю, я утешаю, я укладываю спать - есть ли что-то счастливее момента, когда и не думающие терять осмысленности глаза после получаса навязывания обстановки отдыха наконец-то закрываются? чтобы еще через полчаса открыться и потянуть за собой рот - я не люблю и не буду спать один, лежи со мной, я положу на тебя свои ноги, я сожму твою шею мертвой хваткой, я люблю свою мамочку. когда она уходит в туалет, я сажусь под дверью и душераздирающе плачу. когда она моет полы, я переворачиваю ведро с мыльной водой. я обхватываю ее колени, когда у нее в руках раскаленный утюг. теперь она никогда не будет одна.
звучит, честно говоря, ужасно. на деле тоже не особо прекрасно."