Личная тема Дока
- Автор темы dok34.ru
- Дата начала
- Статус
dok34.ru
Moderator
если вам будет не лень и у вас достаточно опыта для самостоятельной настройки антенны. Опыт эксплуатации прекрасно описан Алексеем Тулуповым в его Б/Ж "Как прикрутить спутниковую тарелку к Патриоту"
Так что можно добиться одинакового уровня сигнала за совершенно разные деньги.
Да скажет читатель -"Все круто, но очень дорого!" И как всегда окажется не прав. Тот кто ищет тот всегда найдет! Самый бюджетный комплект железа для 2х стороннего спутникового интернета начинается от 14 000руб. Это компания KiteNet дочка спутникового оператора "Радуга ТВ". С абон. платой от 299руб в месяц.
Лично видел как это работает. Конечно не сравнить с работой оборудования HUGES или Gilat но в той же Воркуте разговор по Скайпу шел без косяков. Прикрутить его к машине проблем тоже нет никаких.
Так что можно добиться одинакового уровня сигнала за совершенно разные деньги.
Да скажет читатель -"Все круто, но очень дорого!" И как всегда окажется не прав. Тот кто ищет тот всегда найдет! Самый бюджетный комплект железа для 2х стороннего спутникового интернета начинается от 14 000руб. Это компания KiteNet дочка спутникового оператора "Радуга ТВ". С абон. платой от 299руб в месяц.
Лично видел как это работает. Конечно не сравнить с работой оборудования HUGES или Gilat но в той же Воркуте разговор по Скайпу шел без косяков. Прикрутить его к машине проблем тоже нет никаких.
dok34.ru
Moderator
Бандит ждал, когда хозяин заметит его. Но укротитель ушёл в душ. И тогда Бандит лёг. Вообще, он никого не любил за всю свою жизнь, и только делал вид, что привязан к укротителю, потому что так было положено ему отроду. Было положено встречать хозяина утром, настойчиво и угрюмо подставлять голову под тяжёлую ладонь, идти за ним по пятам среди утреннего циркового оживления, слушать привычно ласковые слова. Но Бандит знал, что укротитель боится тигров, и потому не мог уважать его. Раньше укротитель не боялся. Это началось тогда же, когда Лора распорола Бандиту бок. И теперь укротитель потел ещё до входа к зверям. И запах пота был иным, нежели после выхода из клетки, после работы. Но Бандит понимал и то, что хозяин неплохой человек. Укротитель каждый день сам проверял, не завелись ли у зверей глисты. И у него не было любимчиков. И на манеже он работал легко, в хорошем темпе, красиво, всегда повторяя не получившийся трюк. Его называли Королём тигров. И только Бандит знал, что этот человек боится каждой репетиции и представления, хотя и побеждает страх, делает его незаметным.
Укротитель пришёл из душа в халате, с папиросой в руке, сел на реквизитную тумбу и тяжело задумался о чём-то, покачивая ногой рулон старых афиш, изодранных тигриными когтями. Бандит ждал, когда укротитель докурит папиросу, чтобы потом проводить его до дверей конюшни, потому что хозяина положено провожать.
— Ты что, болен? — спросил укротитель. — Поди сюда!
Бандит подошёл и лёг. Что-то слишком сильно билось в подушечках его лап, стоять было тяжело.
— Ты стар, приятель, — сказал укротитель. — Ты слишком стар, мудр и слишком много знаешь… И ты слишком много жрал сырого мяса в последние дни. Завтра я прикажу дать тебе касторки.
Бандит пошевелил ушами.
— Скучная у тебя жизнь, — говорил укротитель. — Пожалуй, она даже скучнее моей… Для тигров — ты собака. Для собак — ты тигр. Для людей — угрюмый и мрачный тип, с которым лучше не связываться…
Бандит слушал и соглашался. Действительно, всякая собака, почуя его, поджимала хвост и неслась прочь, и шерсть на её холке торчала дыбом, потому что Бандит пропах тигриными запахами. Конечно, он мог догнать пса или суку на пустынных ночных улицах, когда ассистент выводил его на прогулку, но что было от этого толку? Что толку в дрожащей от судорожного ужаса городской собаке, сбитой им с ног на скользком асфальте?.. Уже много-много лет Бандит жил в одиночестве, но так и не смог привыкнуть к нему, хотя давно смирился с ним. Люди, которых ему было поручено кусать и отгонять от клеток, злились на него. Им хотелось поближе рассмотреть тигров… Что знали эти случайные в цирке люди о тиграх? Что знали они о бесконечной дикости или о великой нежности, которая рождается вместе с тигрёнком, о нежности, с которой тигрица облизывает своих детей в ночной тишине? И разве они могли догадаться о том, что под каждым когтем тигриной лапы притаилась смерть, ибо сырая убоина, попавшая под когти, разлагается быстро и несёт в себе трупный яд? И разве кто-нибудь рассказывал им о жизни тигрёнка? О том, что любой рождённый в неволе тигр выкормлен собакой, потому что тигрица задавит тигрёнка на жёстком полу клетки? А тигры? Кто из них вспомнит о суке, которая кормила их в детстве? Кто из них вспомнит о нежном сосце, прокушенном острым тигриным зубом, о струйке крови, текущей по животу дворняги, о великом терпении, с которым она переносит боль?
— Можете уходить, — сказал укротитель своему ассистенту. — Я сам закрою вольер. И чтобы к утру вы достали новый стек!
— Где же я его достану?
— А мне какое дело? Вы поломали, вы и доставайте! И не лезьте на манеж, когда вас не зовут. Нечего корчить из себя артиста… Ступайте!
Ассистент ушёл, тихо ругаясь. А укротитель продолжал бормотать:
— Молоко на губах не обсохло, а туда же… Он уже хочет показать, что может работать не држе меня… Машет бичом, зажмурив глаза… Того и гляди, глаз вышибет. Хватит мне шрама на лбу… И вообще, следует брать в ассистенты старых, а не молодых, ты понимаешь, о чём я, Бандит? Надо брать старых, чтобы они не старались подставить подножку и вылезти на твоё место… Это мои животные, мои! — громко сказал укротитель и отшвырнул папиросу.— Ну, что ты смотришь? — спросил он Бандита.— Ты на самом деле меня понимаешь? — он опустил руку и потрепал пса за ушами.— Ты думаешь, я побаиваюсь? Нет! Просто у меня нет порядочного ассистента. А мне положено их два!
Бандит привык к тому, что ассистенты менялись часто, Дрессировщик менял их, как только замечал, что они осваивались со зверями. Он ревновал и боялся стать ненужным. Он ощущал животных как свою собственность, как неотъемлемую часть самого себя. И он любил животных. И сейчас он встал и помазал Бандита синькой.
— На ночь я открою тигрёнка,— говорил укротитель.— И ты, старая псина, не трогай его… Малышу надо размяться… А ты не бойся,— говорил он тигрёнку.— Если пёс решит куснуть тебя, ты прыгай обратно в клетку, а Бандит не допрыгнет туда. Он уже слишком стар, понял? Все то стары, то молоды… А что лучше? Это не так просто решить… Выпить мне сегодня или не пить? Идти мне сегодня к Наде или не идти? Пустит она меня к себе или не пустит?.. Опять доски остались мокрыми в переходной клетке!
Так разговаривал укротитель, пропуская цепь в скобы, задвигая щеколды. Потом он ушёл, по конюшне расползлась тишина. И наконец стало слышно мерное дыхание тигров, тихое бурчание в их животах. А когда Бандит услышал даже стрекозиное дрожание раскалённой нити в дежурной лампочке, то встал и пошёл в обход по вольеру, задерживаясь на несколько секунд возле каждой клетки.
Укротитель пришёл из душа в халате, с папиросой в руке, сел на реквизитную тумбу и тяжело задумался о чём-то, покачивая ногой рулон старых афиш, изодранных тигриными когтями. Бандит ждал, когда укротитель докурит папиросу, чтобы потом проводить его до дверей конюшни, потому что хозяина положено провожать.
— Ты что, болен? — спросил укротитель. — Поди сюда!
Бандит подошёл и лёг. Что-то слишком сильно билось в подушечках его лап, стоять было тяжело.
— Ты стар, приятель, — сказал укротитель. — Ты слишком стар, мудр и слишком много знаешь… И ты слишком много жрал сырого мяса в последние дни. Завтра я прикажу дать тебе касторки.
Бандит пошевелил ушами.
— Скучная у тебя жизнь, — говорил укротитель. — Пожалуй, она даже скучнее моей… Для тигров — ты собака. Для собак — ты тигр. Для людей — угрюмый и мрачный тип, с которым лучше не связываться…
Бандит слушал и соглашался. Действительно, всякая собака, почуя его, поджимала хвост и неслась прочь, и шерсть на её холке торчала дыбом, потому что Бандит пропах тигриными запахами. Конечно, он мог догнать пса или суку на пустынных ночных улицах, когда ассистент выводил его на прогулку, но что было от этого толку? Что толку в дрожащей от судорожного ужаса городской собаке, сбитой им с ног на скользком асфальте?.. Уже много-много лет Бандит жил в одиночестве, но так и не смог привыкнуть к нему, хотя давно смирился с ним. Люди, которых ему было поручено кусать и отгонять от клеток, злились на него. Им хотелось поближе рассмотреть тигров… Что знали эти случайные в цирке люди о тиграх? Что знали они о бесконечной дикости или о великой нежности, которая рождается вместе с тигрёнком, о нежности, с которой тигрица облизывает своих детей в ночной тишине? И разве они могли догадаться о том, что под каждым когтем тигриной лапы притаилась смерть, ибо сырая убоина, попавшая под когти, разлагается быстро и несёт в себе трупный яд? И разве кто-нибудь рассказывал им о жизни тигрёнка? О том, что любой рождённый в неволе тигр выкормлен собакой, потому что тигрица задавит тигрёнка на жёстком полу клетки? А тигры? Кто из них вспомнит о суке, которая кормила их в детстве? Кто из них вспомнит о нежном сосце, прокушенном острым тигриным зубом, о струйке крови, текущей по животу дворняги, о великом терпении, с которым она переносит боль?
— Можете уходить, — сказал укротитель своему ассистенту. — Я сам закрою вольер. И чтобы к утру вы достали новый стек!
— Где же я его достану?
— А мне какое дело? Вы поломали, вы и доставайте! И не лезьте на манеж, когда вас не зовут. Нечего корчить из себя артиста… Ступайте!
Ассистент ушёл, тихо ругаясь. А укротитель продолжал бормотать:
— Молоко на губах не обсохло, а туда же… Он уже хочет показать, что может работать не држе меня… Машет бичом, зажмурив глаза… Того и гляди, глаз вышибет. Хватит мне шрама на лбу… И вообще, следует брать в ассистенты старых, а не молодых, ты понимаешь, о чём я, Бандит? Надо брать старых, чтобы они не старались подставить подножку и вылезти на твоё место… Это мои животные, мои! — громко сказал укротитель и отшвырнул папиросу.— Ну, что ты смотришь? — спросил он Бандита.— Ты на самом деле меня понимаешь? — он опустил руку и потрепал пса за ушами.— Ты думаешь, я побаиваюсь? Нет! Просто у меня нет порядочного ассистента. А мне положено их два!
Бандит привык к тому, что ассистенты менялись часто, Дрессировщик менял их, как только замечал, что они осваивались со зверями. Он ревновал и боялся стать ненужным. Он ощущал животных как свою собственность, как неотъемлемую часть самого себя. И он любил животных. И сейчас он встал и помазал Бандита синькой.
— На ночь я открою тигрёнка,— говорил укротитель.— И ты, старая псина, не трогай его… Малышу надо размяться… А ты не бойся,— говорил он тигрёнку.— Если пёс решит куснуть тебя, ты прыгай обратно в клетку, а Бандит не допрыгнет туда. Он уже слишком стар, понял? Все то стары, то молоды… А что лучше? Это не так просто решить… Выпить мне сегодня или не пить? Идти мне сегодня к Наде или не идти? Пустит она меня к себе или не пустит?.. Опять доски остались мокрыми в переходной клетке!
Так разговаривал укротитель, пропуская цепь в скобы, задвигая щеколды. Потом он ушёл, по конюшне расползлась тишина. И наконец стало слышно мерное дыхание тигров, тихое бурчание в их животах. А когда Бандит услышал даже стрекозиное дрожание раскалённой нити в дежурной лампочке, то встал и пошёл в обход по вольеру, задерживаясь на несколько секунд возле каждой клетки.
dok34.ru
Moderator
Новые шутки посыпались на него. Маня оглянулся на дверь. И тут сердце Шаталова не выдержало. Он встал и протянул парню руку.
— Это мы без зла, — сказал Шаталов. — И не вздумай обижаться!
— Ну что ты! Зачем, по правде говоря, я буду на вас обижаться? Ведь нам жить вместе!..
В кубрике соседняя с шаталовской койка была свободна. Её и занял Маня.
После отбоя новичок всё ворочался и ворочался. Он то вытягивался во весь рост, просовывая ступни между железными прутьями койки, то собирался в большой, тяжёлый ком.
— Кончай извиваться! — наконец цыкнул Шаталов. — Спать не даёшь!
— Я, кажется, должен тебе сказать одну маленькую вещь, — шёпотом ответил Маня, послушно пряча ноги под одеяло и успокаиваясь. — Я должен сказать, что ты — хороший парень. А? Как ты думаешь?
Шаталов даже сел:
— Это почему же я — хороший?
— Ты пришёл мне на помощь, когда ребята стали уж очень смеяться надо мной. И ты ещё улыбаешься хорошо, вот.
— Н-н-да, — сказал Шаталов. Он смутился. Он не привык к таким откровениям.
— Я обязательно отвечу тебе добром на добро, — пообещал Маня, огромными кулаками постукивая по углам подушки. — А пока, если тебе не очень затруднительно, почеши мне, пожалуйста, спину.
— Что?
— Понимаешь, она у меня очень чешется по ночам, спина. Там, где шрам, а?
И Шаталов почесал ему широкую, плотную и горячую спину в том месте, где поперёк рёбер тянулся неровный и длинный — сантиметров в пятнадцать — шрам.
— Это откуда у тебя? — спросил он.
— С детства, — безмятежно объяснил Маня. — Упал с забора. А почему-то чешется до сих пор. Спасибо. Спокойной ночи.
Шаталов уже стал задрёмывать, когда вновь услышал низкий, густой и какой-то вразумительный голос:
— Утром вам чёрный или белый хлеб дают?
— Белый. По двести грамм.
— Это хорошо, — помедлив, сказал Маня. — Очень даже хорошо. Солдатам такого не дают.
— Это мы без зла, — сказал Шаталов. — И не вздумай обижаться!
— Ну что ты! Зачем, по правде говоря, я буду на вас обижаться? Ведь нам жить вместе!..
В кубрике соседняя с шаталовской койка была свободна. Её и занял Маня.
После отбоя новичок всё ворочался и ворочался. Он то вытягивался во весь рост, просовывая ступни между железными прутьями койки, то собирался в большой, тяжёлый ком.
— Кончай извиваться! — наконец цыкнул Шаталов. — Спать не даёшь!
— Я, кажется, должен тебе сказать одну маленькую вещь, — шёпотом ответил Маня, послушно пряча ноги под одеяло и успокаиваясь. — Я должен сказать, что ты — хороший парень. А? Как ты думаешь?
Шаталов даже сел:
— Это почему же я — хороший?
— Ты пришёл мне на помощь, когда ребята стали уж очень смеяться надо мной. И ты ещё улыбаешься хорошо, вот.
— Н-н-да, — сказал Шаталов. Он смутился. Он не привык к таким откровениям.
— Я обязательно отвечу тебе добром на добро, — пообещал Маня, огромными кулаками постукивая по углам подушки. — А пока, если тебе не очень затруднительно, почеши мне, пожалуйста, спину.
— Что?
— Понимаешь, она у меня очень чешется по ночам, спина. Там, где шрам, а?
И Шаталов почесал ему широкую, плотную и горячую спину в том месте, где поперёк рёбер тянулся неровный и длинный — сантиметров в пятнадцать — шрам.
— Это откуда у тебя? — спросил он.
— С детства, — безмятежно объяснил Маня. — Упал с забора. А почему-то чешется до сих пор. Спасибо. Спокойной ночи.
Шаталов уже стал задрёмывать, когда вновь услышал низкий, густой и какой-то вразумительный голос:
— Утром вам чёрный или белый хлеб дают?
— Белый. По двести грамм.
— Это хорошо, — помедлив, сказал Маня. — Очень даже хорошо. Солдатам такого не дают.
dok34.ru
Moderator
А может, всё это шутка, розыгрыш? Вдруг Маня первый раз в жизни решил пошутить? Во всём мире нет такого странного человека, как Манька. Он не мог понять ни одной шутки. Он всё всегда принимал всерьёз. И сам никогда не шутил…
Заснуть бы. Но очень уж неприятно стукает машинка в груди. Испортилась. Так тарахтит гребной вал, когда на штормовой волне судно задирает корму и винт начинает крутиться в воздухе… Кончились штормы. Предстоит устраивать всё заново, ходить в узких брюках и вешать бирку на доску табельщицы в какой-нибудь конторе … А пока хочется лежать и смотреть в окно.
Нет, и смотреть не хочется. Когда же пройдёт период мальчишества? Где серьёзность и последовательность? Вот Манька всегда знал, чего хочет и зачем. Он никогда бы не полез на вельботе сквозь штормовой накат в незнакомом месте, рискуя собой и людьми только потому, что ему не нравится писать акты инвентарной комиссии… Как его добродушие смешило и ребят, и начальство! А он грыз себе да грыз гранит военной науки.
Шаталов кое в чём помогал ему. Как-то они сидели совсем одни в классном помещении. Была середина ночи. В кубрике вместо них спали под одеялами туго свёрнутые шинели.
Шаталов вбивал в голову друга премудрости торпедной стрельбы. И вдруг обнаружил, что Маня путает курсовой угол цели с аппаратным углом своих собственных торпедных аппаратов. Это было уже верхом невежества.
Маня сидел, опустив голову.
— Хочешь морковки? У меня ещё осталось, — заискивающе сказал он и поёрзал на стуле. Вечером, прежде чем запереться в классе, они стащили на камбузе полную бескозырку моркови. Свою долю Шаталов давно схрумкал, а Маня экономил. Он берёг её для репетитора.
— Ты болван, милый мой, — сказал Шаталов, — не увиливай за морковку. Не выйдет. Что такое аппаратный угол?
Маня оторвал уголок измаранной чернилами промокашки и принялся жевать его.
— Я не увиливаю. Я понимаю, что понимаю мало и плохо, Дима. Это всё оттого, что на фронте я мало тренировал мозги. Но морковку ты всё-таки возьми. Я больше её не хочу. Честное слово, не хочу.
И Шаталов взял, но спросил:
— Манька, почему тебя понесло в училище? Ведь ты любишь военную службу и математику, как дневальство в гальюне верхнего этажа.
— Сказать по правде, мне легче там дневалить, нежели разбираться с углами и гипотенузами, — ответил Маня серьёзно и грустно.
— Выплюнь промокашку, — приказал Шаталов.
Маня послушно выплюнул. Потом встал и сказал:
— Ты понимаешь, Дима… Ты понимаешь… Мне совсем не весело, что я всю жизнь буду военным, но однажды я… убил… и… вот…
— Если ты убил когда-нибудь мудр…
— Не перебивай, Дима. Ты же знаешь, я не умею трепаться так здорово, как ты, например, — Маня уселся на пол у батареи и сумрачно умолк.
— Извини, пожалуйста.
— Ладно, это всё пустое… Знаешь, о чём я мечтал когда-то? Я мечтал, — торжественно, постукивая кулаком по батарее, сказал Маня, — искать красоту! Не все, понимаешь, замечают, по правде говоря, сколько может быть красоты в жизни. Вот я и хотел стать режиссёром в кино, что ли, но…
Шаталову смертельно хотелось спать. Всю ночь он вбивал в Маньку теорию торпедной стрельбы, и ему было не до разговоров о красоте в кино и в жизни.
— Жук поставит тебе двойку за теорию ТС, — сказал Шаталов, — и никакой красоты здесь не будет: в субботу ты увидишь Ольгу так же отчётливо, как свои толстые уши.
Маня обиделся и отвернулся.
— Иди к доске, — жёстко сказал Шаталов, — возьми мел и начерти схему атаки тихоходного транспорта с кормовых курсовых углов.
Маня встал — высокий, грустный, обиженный, пошёл к доске и стал чертить схему. А Шаталов жевал морковку и смотрел ему в спину.
— Дима, сейчас ты не захотел понять меня, — задумчиво сказал Маня, начертив схему. Потом поплевал на пальцы и вытер с них мел о штаны: — Я хотел сказать откровенно, а ты…
— Спать жутко охота, — жалобно проскулил Шаталов. — Валяй, рассказывай откровенно.
Маня долго молчал и скручивал из махорки здоровенную “козью ногу”, потом долго устраивался на полу возле батареи.
— По правде говоря, человека я никогда не убивал, — наконец вымолвил он.
— A ! — спокойно сказал Шаталов.
— Я знаю, Дима, ты хорошо ко мне относишься, но иногда ты меня обижаешь, — сказал Маня. — Это на самом деле был человек, но он и не был человек… Он запрятался в кустах на ничейной земле, стонал там, по-нашему ругался и звал помочь… Первым Коля полез — Степанюк. Мы же думали, свой погибает… Знаешь, как он стонал? Кровь в жилах застывала… Потом кто-то из второго взвода пошёл и тоже не вернулся… А я со стороны немецких окопов заполз… У меня автомат был и пистолет трофейный… Вижу — здоровенный эсэсовец! И сигарету курит… Затянется, потом стонет. И опять затянется, спокойно так… И — ждёт… Я в упор очередь мог… Но, по правде говоря, я его руками задавил… Я его сам должен был… Понимаешь? Сам. А он — здоровый… Он мне штыком спину распорол: плоский штык, австрийский… А я его задавил, всё одно… А уже в госпитале решил, что если выживу, по правде говоря, то… то… Понимаешь, Дима, пока на земле есть фашисты, надо кому-то их убивать. Вот так я и попал к вам сюда… — У него дрожали руки, и расклеилась закрутка: — Только не говори ничего ребятам. Они решат, что я сочиняю про себя геройские истории… А математику я раздрю, если без неё нельзя обойтись…
Он одолел математику. На третьем курсе у него были сплошные пятёрки по всем стрельбам. Этот Манька! Он всегда знал, что надо делать в первую голову. “Прилетай немедленно — я в дрейфе”. Что с ним стряслось? На такой перелёт нужна уйма денег. А денег нет, не говоря обо всём другом. Хотя как ни странно, слетать на Дальний Восток, пожалуй, легче, чем сходить для приятеля в ломбард и выстоять там длиннющую очередь, сдавая часы… Конечно, не для всех так. Только для того, кто с шестнадцати лет привык болтаться взад - вперёд по свету и месяцами находиться в пути…
Заснуть бы. Но очень уж неприятно стукает машинка в груди. Испортилась. Так тарахтит гребной вал, когда на штормовой волне судно задирает корму и винт начинает крутиться в воздухе… Кончились штормы. Предстоит устраивать всё заново, ходить в узких брюках и вешать бирку на доску табельщицы в какой-нибудь конторе … А пока хочется лежать и смотреть в окно.
Нет, и смотреть не хочется. Когда же пройдёт период мальчишества? Где серьёзность и последовательность? Вот Манька всегда знал, чего хочет и зачем. Он никогда бы не полез на вельботе сквозь штормовой накат в незнакомом месте, рискуя собой и людьми только потому, что ему не нравится писать акты инвентарной комиссии… Как его добродушие смешило и ребят, и начальство! А он грыз себе да грыз гранит военной науки.
Шаталов кое в чём помогал ему. Как-то они сидели совсем одни в классном помещении. Была середина ночи. В кубрике вместо них спали под одеялами туго свёрнутые шинели.
Шаталов вбивал в голову друга премудрости торпедной стрельбы. И вдруг обнаружил, что Маня путает курсовой угол цели с аппаратным углом своих собственных торпедных аппаратов. Это было уже верхом невежества.
Маня сидел, опустив голову.
— Хочешь морковки? У меня ещё осталось, — заискивающе сказал он и поёрзал на стуле. Вечером, прежде чем запереться в классе, они стащили на камбузе полную бескозырку моркови. Свою долю Шаталов давно схрумкал, а Маня экономил. Он берёг её для репетитора.
— Ты болван, милый мой, — сказал Шаталов, — не увиливай за морковку. Не выйдет. Что такое аппаратный угол?
Маня оторвал уголок измаранной чернилами промокашки и принялся жевать его.
— Я не увиливаю. Я понимаю, что понимаю мало и плохо, Дима. Это всё оттого, что на фронте я мало тренировал мозги. Но морковку ты всё-таки возьми. Я больше её не хочу. Честное слово, не хочу.
И Шаталов взял, но спросил:
— Манька, почему тебя понесло в училище? Ведь ты любишь военную службу и математику, как дневальство в гальюне верхнего этажа.
— Сказать по правде, мне легче там дневалить, нежели разбираться с углами и гипотенузами, — ответил Маня серьёзно и грустно.
— Выплюнь промокашку, — приказал Шаталов.
Маня послушно выплюнул. Потом встал и сказал:
— Ты понимаешь, Дима… Ты понимаешь… Мне совсем не весело, что я всю жизнь буду военным, но однажды я… убил… и… вот…
— Если ты убил когда-нибудь мудр…
— Не перебивай, Дима. Ты же знаешь, я не умею трепаться так здорово, как ты, например, — Маня уселся на пол у батареи и сумрачно умолк.
— Извини, пожалуйста.
— Ладно, это всё пустое… Знаешь, о чём я мечтал когда-то? Я мечтал, — торжественно, постукивая кулаком по батарее, сказал Маня, — искать красоту! Не все, понимаешь, замечают, по правде говоря, сколько может быть красоты в жизни. Вот я и хотел стать режиссёром в кино, что ли, но…
Шаталову смертельно хотелось спать. Всю ночь он вбивал в Маньку теорию торпедной стрельбы, и ему было не до разговоров о красоте в кино и в жизни.
— Жук поставит тебе двойку за теорию ТС, — сказал Шаталов, — и никакой красоты здесь не будет: в субботу ты увидишь Ольгу так же отчётливо, как свои толстые уши.
Маня обиделся и отвернулся.
— Иди к доске, — жёстко сказал Шаталов, — возьми мел и начерти схему атаки тихоходного транспорта с кормовых курсовых углов.
Маня встал — высокий, грустный, обиженный, пошёл к доске и стал чертить схему. А Шаталов жевал морковку и смотрел ему в спину.
— Дима, сейчас ты не захотел понять меня, — задумчиво сказал Маня, начертив схему. Потом поплевал на пальцы и вытер с них мел о штаны: — Я хотел сказать откровенно, а ты…
— Спать жутко охота, — жалобно проскулил Шаталов. — Валяй, рассказывай откровенно.
Маня долго молчал и скручивал из махорки здоровенную “козью ногу”, потом долго устраивался на полу возле батареи.
— По правде говоря, человека я никогда не убивал, — наконец вымолвил он.
— A ! — спокойно сказал Шаталов.
— Я знаю, Дима, ты хорошо ко мне относишься, но иногда ты меня обижаешь, — сказал Маня. — Это на самом деле был человек, но он и не был человек… Он запрятался в кустах на ничейной земле, стонал там, по-нашему ругался и звал помочь… Первым Коля полез — Степанюк. Мы же думали, свой погибает… Знаешь, как он стонал? Кровь в жилах застывала… Потом кто-то из второго взвода пошёл и тоже не вернулся… А я со стороны немецких окопов заполз… У меня автомат был и пистолет трофейный… Вижу — здоровенный эсэсовец! И сигарету курит… Затянется, потом стонет. И опять затянется, спокойно так… И — ждёт… Я в упор очередь мог… Но, по правде говоря, я его руками задавил… Я его сам должен был… Понимаешь? Сам. А он — здоровый… Он мне штыком спину распорол: плоский штык, австрийский… А я его задавил, всё одно… А уже в госпитале решил, что если выживу, по правде говоря, то… то… Понимаешь, Дима, пока на земле есть фашисты, надо кому-то их убивать. Вот так я и попал к вам сюда… — У него дрожали руки, и расклеилась закрутка: — Только не говори ничего ребятам. Они решат, что я сочиняю про себя геройские истории… А математику я раздрю, если без неё нельзя обойтись…
Он одолел математику. На третьем курсе у него были сплошные пятёрки по всем стрельбам. Этот Манька! Он всегда знал, что надо делать в первую голову. “Прилетай немедленно — я в дрейфе”. Что с ним стряслось? На такой перелёт нужна уйма денег. А денег нет, не говоря обо всём другом. Хотя как ни странно, слетать на Дальний Восток, пожалуй, легче, чем сходить для приятеля в ломбард и выстоять там длиннющую очередь, сдавая часы… Конечно, не для всех так. Только для того, кто с шестнадцати лет привык болтаться взад - вперёд по свету и месяцами находиться в пути…
dok34.ru
Moderator
Шлюпки стояли вдоль гранитной набережной цугом — одна за другой — и поскрипывали пеньковыми швартовыми. В крайней из них сидели Шаталов и Манька со штыками на поясе и сине-белыми повязками на рукавах бушлатов. Ещё дремали дома. Коты бродили по карнизам и кричали страшными голосами. Солнце должно было высунуться из-за крыш с минуты на минуту.
Штормтрап, привязанный к решётке набережной, давно купал последние ступеньки в грязной воде Фонтанки, и всё лень было протянуть руку и втащить его в шлюпку.
Они сидели молча и мечтали каждый о своём. И вдруг Маня сказал:
— Дима, я вот думаю сейчас, зачем живёт человек. Он живёт, чтобы радоваться, понимаешь? Но вся суть жизни в том, сколько человек получает человечности в единицу времени. И сколько отдаёт её… — Маня в ту пору уже победил математику и прочно усвоил разные математические выражения.
Шаталов было собрался сказать ему об этом, но тут по набережной зазвучали шаги невидимых людей и неожиданно оборвались, стихли где-то рядом. Женский голос, чуть растягивая слова, произнёс:
— Вот я и дома… Как быстро кончилась ночь сегодня…
Мужской ответил:
— Да, пожалуй…
И опять женский, будто бы шутливый, а на деле тревожный и тоскливый:
— Ты не хочешь меня поцеловать на прощание?
— Конечно, поцелую.
— Вот это да, — сказал Маня шёпотом и подмигнул.
— Вся суть в том, сколько человек получает поцелуев в единицу времени, — наставительно прошептал в ответ Шаталов.
— Ну и дурак, — обиделся Маня.
Мужчина навердр горько вздохнул:
— Курить как хочется!.. Тут возле шлюпок всегда военные дежурят… Что, если у них папироску спросить?
— Конечно, Игорь!.. Подожди минутку…
Зачастили по граниту набережной каблуки, и навердр, возле решётки, появилась девушка… Вот тогда-то задрожали Манины руки. Так задрожали, что от шлюпки, наверное, побежали круги по воде до самого Балтийского моря.
Пальто у неё было наброшено на голову. Из-под пальто выбивались распущенные волосы, кудрявые и золотистые. Она поставила ногу на перекладину перил, и они увидели над собой узкую маленькую подошву.
Девушка неторопливо оглядела их обоих и сразу поняла, к кому следует обращаться.
— У вас нет папиросы? — спросила она у Мани и улыбнулась. И сразу выкинулось из-за крыш солнце.
— Есть!! — сипло рявкнул Маня, и штормтрап заскрипел и закачался под тяжестью его массивного тела. Навердр он схватился одной лапой за стойку перил, а другой стал обшаривать карманы своей робы.
Шаталов намеренно помедлил и наконец сказал невозмутимым тоном:
— Они в шлюпке, а не у тебя в карманах. Они лежат в корме: позади заспинной доски, под флагом, твои папиросы.
Девушка заглянула Мане в глаза и сказала:
— Вы очень хорошо лазаете по этим верёвкам, прямо как обезьяна!
— Он ещё не то умеет, — буркнул Шаталов, наблюдая, как Манька, обжигая ладони, рушится обратно в шлюпку.
Спустя неделю Маня невзначай сказал:
— Знаешь, Димка, я всё не могу забыть… ну, ту — на Фонтанке. Мне, по правде говоря, хотелось бы её ещё разок увидеть …
— Сегодня же ты должен что-нибудь набедокурить. Ну, пихни под ребро соседа в строю после команды “смирно”, — посоветовал ему тогда Шаталов, — и вообще получай как можно больше нарядов вне очереди. И старайся заступать дневалить возле шлюпок. Она живёт там где-то рядом. И, поверь моему опыту, всё будет в порядке.
— Ты думаешь? — спросил Маня задумчиво. Он всё всегда понимал буквально и на вечерней поверке, когда комроты зачитывал приказ, взял и ни с того ни с сего пихнул под ребро стоящего сзади курсанта. И не отходя от кассы заработал пять нарядов вне очереди.
Интеграл сказал ему по этому поводу:
— Маня, ты уважать себя заставил и лучше выдумать не мог.
А флегматичный Пашка добавил:
— Но твой пример — другим наука…
После каждого дневальства Маня честно рассказывал новости. Как однажды увидел её в окне четвёртого этажа, как пронюхал номер квартиры… И, наконец, Ольга сама подошла к Фонтанке, поставила стройную ногу на перекладину перил и, покачивая туфелькой над похолодевшим Маней, сказала:
— Вы не мальчик, а я не девочка. Правда?
— Так точно, — сказал Маня.
— Вы очень добрый, неловкий и вообще хороший человек, да?
— Да, — смиренно согласился Маня.
— Ну, вот … Я так и знала. Вылезайте сюда наверх и поговорим.
Он, конечно, вылез, хотя дневальным у шлюпок вылезать наверх запрещалось.
— Я люблю, — сказала она спокойно, — и я счастлива … И не смотрите больше на мои окна так подолгу, иначе кто-нибудь украдет все ваши лодки, а вас засадят в кутузку.
— Хорошо, я не буду больше смотреть, — ответил Маня. — Я ни на что и не рассчитывал. Я, по правде говоря, только хотел бы иногда быть вам полезным… Вот только и всего…
— Спасибо. Я это запомню, — сказала Ольга.
Так они познакомились. И скоро отношения их стали сложными и для Мани болезненными, но в то время он, Шаталов, был слишком молод и глуп, и слишком любил острить по всякому поводу и без повода, чтобы понять это. Теперь он острит меньше. Он стал серьёзнее и грустнее. Он, между прочим, понял, что отношения с женщиной требуют очень большого душевного напряжения. Женщины любят усложнять и запутывать жизнь, умеют будить в людях жалость к себе, а потом пользуются этим…
Закончив бритьё, Шаталов попудрил ободранный кадык, оделся и поехал к Ольге, хотя от промозглой сырости на улице его прохватывала дрожь.
Штормтрап, привязанный к решётке набережной, давно купал последние ступеньки в грязной воде Фонтанки, и всё лень было протянуть руку и втащить его в шлюпку.
Они сидели молча и мечтали каждый о своём. И вдруг Маня сказал:
— Дима, я вот думаю сейчас, зачем живёт человек. Он живёт, чтобы радоваться, понимаешь? Но вся суть жизни в том, сколько человек получает человечности в единицу времени. И сколько отдаёт её… — Маня в ту пору уже победил математику и прочно усвоил разные математические выражения.
Шаталов было собрался сказать ему об этом, но тут по набережной зазвучали шаги невидимых людей и неожиданно оборвались, стихли где-то рядом. Женский голос, чуть растягивая слова, произнёс:
— Вот я и дома… Как быстро кончилась ночь сегодня…
Мужской ответил:
— Да, пожалуй…
И опять женский, будто бы шутливый, а на деле тревожный и тоскливый:
— Ты не хочешь меня поцеловать на прощание?
— Конечно, поцелую.
— Вот это да, — сказал Маня шёпотом и подмигнул.
— Вся суть в том, сколько человек получает поцелуев в единицу времени, — наставительно прошептал в ответ Шаталов.
— Ну и дурак, — обиделся Маня.
Мужчина навердр горько вздохнул:
— Курить как хочется!.. Тут возле шлюпок всегда военные дежурят… Что, если у них папироску спросить?
— Конечно, Игорь!.. Подожди минутку…
Зачастили по граниту набережной каблуки, и навердр, возле решётки, появилась девушка… Вот тогда-то задрожали Манины руки. Так задрожали, что от шлюпки, наверное, побежали круги по воде до самого Балтийского моря.
Пальто у неё было наброшено на голову. Из-под пальто выбивались распущенные волосы, кудрявые и золотистые. Она поставила ногу на перекладину перил, и они увидели над собой узкую маленькую подошву.
Девушка неторопливо оглядела их обоих и сразу поняла, к кому следует обращаться.
— У вас нет папиросы? — спросила она у Мани и улыбнулась. И сразу выкинулось из-за крыш солнце.
— Есть!! — сипло рявкнул Маня, и штормтрап заскрипел и закачался под тяжестью его массивного тела. Навердр он схватился одной лапой за стойку перил, а другой стал обшаривать карманы своей робы.
Шаталов намеренно помедлил и наконец сказал невозмутимым тоном:
— Они в шлюпке, а не у тебя в карманах. Они лежат в корме: позади заспинной доски, под флагом, твои папиросы.
Девушка заглянула Мане в глаза и сказала:
— Вы очень хорошо лазаете по этим верёвкам, прямо как обезьяна!
— Он ещё не то умеет, — буркнул Шаталов, наблюдая, как Манька, обжигая ладони, рушится обратно в шлюпку.
Спустя неделю Маня невзначай сказал:
— Знаешь, Димка, я всё не могу забыть… ну, ту — на Фонтанке. Мне, по правде говоря, хотелось бы её ещё разок увидеть …
— Сегодня же ты должен что-нибудь набедокурить. Ну, пихни под ребро соседа в строю после команды “смирно”, — посоветовал ему тогда Шаталов, — и вообще получай как можно больше нарядов вне очереди. И старайся заступать дневалить возле шлюпок. Она живёт там где-то рядом. И, поверь моему опыту, всё будет в порядке.
— Ты думаешь? — спросил Маня задумчиво. Он всё всегда понимал буквально и на вечерней поверке, когда комроты зачитывал приказ, взял и ни с того ни с сего пихнул под ребро стоящего сзади курсанта. И не отходя от кассы заработал пять нарядов вне очереди.
Интеграл сказал ему по этому поводу:
— Маня, ты уважать себя заставил и лучше выдумать не мог.
А флегматичный Пашка добавил:
— Но твой пример — другим наука…
После каждого дневальства Маня честно рассказывал новости. Как однажды увидел её в окне четвёртого этажа, как пронюхал номер квартиры… И, наконец, Ольга сама подошла к Фонтанке, поставила стройную ногу на перекладину перил и, покачивая туфелькой над похолодевшим Маней, сказала:
— Вы не мальчик, а я не девочка. Правда?
— Так точно, — сказал Маня.
— Вы очень добрый, неловкий и вообще хороший человек, да?
— Да, — смиренно согласился Маня.
— Ну, вот … Я так и знала. Вылезайте сюда наверх и поговорим.
Он, конечно, вылез, хотя дневальным у шлюпок вылезать наверх запрещалось.
— Я люблю, — сказала она спокойно, — и я счастлива … И не смотрите больше на мои окна так подолгу, иначе кто-нибудь украдет все ваши лодки, а вас засадят в кутузку.
— Хорошо, я не буду больше смотреть, — ответил Маня. — Я ни на что и не рассчитывал. Я, по правде говоря, только хотел бы иногда быть вам полезным… Вот только и всего…
— Спасибо. Я это запомню, — сказала Ольга.
Так они познакомились. И скоро отношения их стали сложными и для Мани болезненными, но в то время он, Шаталов, был слишком молод и глуп, и слишком любил острить по всякому поводу и без повода, чтобы понять это. Теперь он острит меньше. Он стал серьёзнее и грустнее. Он, между прочим, понял, что отношения с женщиной требуют очень большого душевного напряжения. Женщины любят усложнять и запутывать жизнь, умеют будить в людях жалость к себе, а потом пользуются этим…
Закончив бритьё, Шаталов попудрил ободранный кадык, оделся и поехал к Ольге, хотя от промозглой сырости на улице его прохватывала дрожь.
dok34.ru
Moderator
Маня влюбился, — всё улыбаясь, сказала Ольга и щелчком перекинула Шаталову телеграмму. — Уверяю тебя. Я рада. Ему давно пора выкинуть из головы такую дрянную женщину, как я.
— Успокойся, он тебя давным-давно выкинул, — сказал Шаталов и добавил, подумав: — Я не подозревал, что с возрастом ты станешь самокритичнее…
Ольга прошлась по комнате, заговорила устало, без улыбки.
— Ты ещё многого не знаешь. Боже, как медленно вы взрослеете! Плаваете по морям, тонете, воюете, командуете пароходами — и всё мальчишки. А спроси вас, что такое жизнь — понятия не имеете. И у вас насморк, и вам надо поставить горчичники… И руки у тебя грязные. Иди в кухню, помой их. Тогда дам выпить.
Шаталов невольно протянул руки ближе к свету и, повертев кистями, сказал:
— Чистые совсем. Всё ты врёшь.
— А ногти?
— Ногти! Тебе бы вот повытаскивать сети с селёдкой из океана! “Мальчишки”! Это и не грязь вовсе!
— Ты… рыбак? Ловишь рыбу?
Ему вдруг захотелось что-нибудь соврать про себя, выдумать что-нибудь красивое и удачливое, но на это не было времени.
— Рыбак? Нет, что ты! Я плаваю в тропиках. Как у Грина и Паустовского… Пальмы, солнце и женщины, смуглые, как ананасы, бегают вокруг по волнам, — он невесело хихикнул и всё-таки пошёл в кухню.
Слова Ольги про мальчишек и их незнание жизни звучали как-то судорожно. Ей надо было дать время успокоиться. И он намеренно долго мыл руки и думал о том, почему в комнате не видно следов мужчины, ведь Ольга замужем. Она любила этого своего будущего мужа ещё со студенческих времен. А он, кажется, не любил её всерьёз. Хотя, может, и любил. Здесь сразу не разберёшься. Но что-то он натворил, уехал, они расстались. И Ольга совсем сходила с ума, на неё смотреть было страшно, и она чуть было не наделала глупостей, но он вернулся, и они поженились.
— Успокойся, он тебя давным-давно выкинул, — сказал Шаталов и добавил, подумав: — Я не подозревал, что с возрастом ты станешь самокритичнее…
Ольга прошлась по комнате, заговорила устало, без улыбки.
— Ты ещё многого не знаешь. Боже, как медленно вы взрослеете! Плаваете по морям, тонете, воюете, командуете пароходами — и всё мальчишки. А спроси вас, что такое жизнь — понятия не имеете. И у вас насморк, и вам надо поставить горчичники… И руки у тебя грязные. Иди в кухню, помой их. Тогда дам выпить.
Шаталов невольно протянул руки ближе к свету и, повертев кистями, сказал:
— Чистые совсем. Всё ты врёшь.
— А ногти?
— Ногти! Тебе бы вот повытаскивать сети с селёдкой из океана! “Мальчишки”! Это и не грязь вовсе!
— Ты… рыбак? Ловишь рыбу?
Ему вдруг захотелось что-нибудь соврать про себя, выдумать что-нибудь красивое и удачливое, но на это не было времени.
— Рыбак? Нет, что ты! Я плаваю в тропиках. Как у Грина и Паустовского… Пальмы, солнце и женщины, смуглые, как ананасы, бегают вокруг по волнам, — он невесело хихикнул и всё-таки пошёл в кухню.
Слова Ольги про мальчишек и их незнание жизни звучали как-то судорожно. Ей надо было дать время успокоиться. И он намеренно долго мыл руки и думал о том, почему в комнате не видно следов мужчины, ведь Ольга замужем. Она любила этого своего будущего мужа ещё со студенческих времен. А он, кажется, не любил её всерьёз. Хотя, может, и любил. Здесь сразу не разберёшься. Но что-то он натворил, уехал, они расстались. И Ольга совсем сходила с ума, на неё смотреть было страшно, и она чуть было не наделала глупостей, но он вернулся, и они поженились.
dok34.ru
Moderator
И это всё, что ты можешь мне сказать про друзей?
— Ну, Интеграл удачно атаковал Пашкину подлодку на учениях… Ну, это тебе интересно? А больше я ничего не знаю.
Он на самом деле больше ничего не знал.
После демобилизации всё дальше и дальше отходил от ребят. Сняв погоны, он утратил право знать то, что знали они. Это было обидно. И потом всё время казалось, что ребята считают его закоренелым неудачником, жалеют. От этого делалось как-то стыдно и неприятно. Нашлась ещё одна причина: когда морской офицер попадает в Ленинград в отпуск, у него всегда есть деньги. А у Шаталова с деньгами случались перебои. Веселиться за чужой счёт он не любил. Может, всё это было мелко и глупо, но так… Друзья двигались вперёд по жизни, и он считал, что не следует путаться у них под ногами. Даже по отношению к Мане он вёл себя безобразно: перестал отвечать на письма, отказался как-то ехать вместе с ним в отпуск отдыхать.
— Ну, ну! — сказала Ольга. — От твоих рассказов першит в ушах. Ты стал таким же занудным, как и Маня.
— Манька не зануда.
— Маня — человек примитивно простых целей, — задумчиво сказала Ольга. — Он ограничен. Он добр, но духовно ограничен. “Надо уметь хорошо стрелять”, “нельзя жениться на женщине, если она тебя не любит до сумасшествия”, — всё это правильно, но сегодняшний мир сложен и запутан…
— Хорошая горчица, — пробормотал Шаталов, затягивая ответ. В её словах была какая-то правда. Манька не был способен на порывы и отвлечения в сторону от основной своей линии. Но это как раз и помогало ему. Однако последовательности у Маньки было чересчур. И это было скучно.
— Ну, Интеграл удачно атаковал Пашкину подлодку на учениях… Ну, это тебе интересно? А больше я ничего не знаю.
Он на самом деле больше ничего не знал.
После демобилизации всё дальше и дальше отходил от ребят. Сняв погоны, он утратил право знать то, что знали они. Это было обидно. И потом всё время казалось, что ребята считают его закоренелым неудачником, жалеют. От этого делалось как-то стыдно и неприятно. Нашлась ещё одна причина: когда морской офицер попадает в Ленинград в отпуск, у него всегда есть деньги. А у Шаталова с деньгами случались перебои. Веселиться за чужой счёт он не любил. Может, всё это было мелко и глупо, но так… Друзья двигались вперёд по жизни, и он считал, что не следует путаться у них под ногами. Даже по отношению к Мане он вёл себя безобразно: перестал отвечать на письма, отказался как-то ехать вместе с ним в отпуск отдыхать.
— Ну, ну! — сказала Ольга. — От твоих рассказов першит в ушах. Ты стал таким же занудным, как и Маня.
— Манька не зануда.
— Маня — человек примитивно простых целей, — задумчиво сказала Ольга. — Он ограничен. Он добр, но духовно ограничен. “Надо уметь хорошо стрелять”, “нельзя жениться на женщине, если она тебя не любит до сумасшествия”, — всё это правильно, но сегодняшний мир сложен и запутан…
— Хорошая горчица, — пробормотал Шаталов, затягивая ответ. В её словах была какая-то правда. Манька не был способен на порывы и отвлечения в сторону от основной своей линии. Но это как раз и помогало ему. Однако последовательности у Маньки было чересчур. И это было скучно.
dok34.ru
Moderator
Шаталов вспомнил первый приход к Ольге. Манька один идти боялся и пригласил с собой его и Интеграла. Они отправились — чистенькие, надраенные до ослепительного блеска курсантики.
Пришли, постояли возле закрытых дверей и ушли — Ольги не оказалось дома, хотя время назначила сама.
На улице Интеграл сказал, как всегда, чужими стихами и очень многозначительно:
— Умолкнул бес. Мария в тишине коварному внимала сатане!
Вероятно, он и сам не знал, почему вдруг ляпнул такое двустишие, но Маня весь передёрнулся и закосил глазами. Шаталов первый раз увидел своего добродушного друга в бешенстве. Интеграл оказался на волосок от той сковородки, которая ожидает его в аду. Шаталов прыгнул тогда на Маню, обхватил за шею и повис, поджав ноги. Только поэтому Манин кулак не дошёл до цели.
Минут через пять Маня пришёл в себя и смог, наконец, говорить.
— Прости, Вова, пожалуйста… — сказал Маня. — Я понимаю, что ты не хотел ничего плохого про неё… Но не надо больше шутить.
Пришли, постояли возле закрытых дверей и ушли — Ольги не оказалось дома, хотя время назначила сама.
На улице Интеграл сказал, как всегда, чужими стихами и очень многозначительно:
— Умолкнул бес. Мария в тишине коварному внимала сатане!
Вероятно, он и сам не знал, почему вдруг ляпнул такое двустишие, но Маня весь передёрнулся и закосил глазами. Шаталов первый раз увидел своего добродушного друга в бешенстве. Интеграл оказался на волосок от той сковородки, которая ожидает его в аду. Шаталов прыгнул тогда на Маню, обхватил за шею и повис, поджав ноги. Только поэтому Манин кулак не дошёл до цели.
Минут через пять Маня пришёл в себя и смог, наконец, говорить.
— Прости, Вова, пожалуйста… — сказал Маня. — Я понимаю, что ты не хотел ничего плохого про неё… Но не надо больше шутить.
dok34.ru
Moderator
в эту скучную жизнь вернулся из города Маня. Он медленно подошёл к Шаталову, сел рядом и отцепил от пояса палаш.
— Почему ты разоружаешься, дружище? — спросил Шаталов, разглядывая его грустную физиономию.
Маня засопел и вытащил палаш из ножен.
— Сегодня произошло событие чрезвычайной важности, — сказал он и проткнул палашом консервную банку. — Оля предложила мне выйти за неё замуж. То есть, по правде говоря, жениться. Она всё назвала своими именами, — ровным, но безжизненным голосом продолжал Маня. — Ей всё одно — я или колонна Фондовой биржи. Ей надо так отомстить. И точка. Я этого не понимаю, но…
— Н-н-да, — сказал Шаталов, закрывая конспект с денежным фетишизмом.
Маня ухватил Шаталова за ногу повыше ботинка и подтянул вплотную к себе.
— Зачем ты это делаешь? — машинально спросил Шаталов.
— Мне плохо сейчас. И Оле плохо. И я хочу чувствовать тебя поближе, потому что ты — мой друг.
Шаталов молчал. Он не знал, что тут надо советовать и говорить.
Часовой всё ходил и пел свою идиотскую песенку.
Приплёлся Интеграл, сдёрнул с Маниного палаша консервную банку, шмякнул её об забор, пробормотал:
— Буря жиреет на якоре, ребятишки.
Он совсем рехнулся от экзаменационной долбёжки. Он ещё постоял немножко и, укоризненно покачивая длинной головой, спросил:
— Чем пахнет ваш горизонт, старики?
Сам себе ответил:
— Дурно пахнет.
Маня дождался, пока Интеграл ушёл. Потом сказал:
— Дима, я знаю, тебе трудно советовать мне. Есть положения, когда мужчина должен всё решать сам. И я решил. Она, я думаю, поступает неправильно, слабо и некрасиво. Я решил отказаться. И прошу тебя только об одном: сходи сейчас к ней и скажи об этом. Она ждёт. Я не могу сам. Я боюсь согласиться.
— Меня не уволят, списки давно поданы, а комроты уехал домой.
— Всё это не имеет значения, — сказал Маня холодно. — Нужно, чтобы ты шёл. И сразу. Она ждёт. И ей плохо ждать.
Маня никогда не думал о себе, если что-нибудь для кого-нибудь делал. И просить для себя он умел так же честно и прямо.
— Добро, — сказал Шаталов. За самовольную отлучку ему полагалось двадцать суток ареста с пребыванием на гарнизонной гауптвахте. Но Маня был его друг. И Маня всё понимал не држе его, но считал это в данном случае пустяком, значит, так и было.
Шаталов дождался, когда часовой опять начал швырять кирпичи в крысу, и махнул через забор, — под арест, так под арест.
Ольга всё поняла, как только увидела его вместо Мани.
— Боже, как всё это глупо! Боже, как всё это глупо! — твердила она…
— Почему ты разоружаешься, дружище? — спросил Шаталов, разглядывая его грустную физиономию.
Маня засопел и вытащил палаш из ножен.
— Сегодня произошло событие чрезвычайной важности, — сказал он и проткнул палашом консервную банку. — Оля предложила мне выйти за неё замуж. То есть, по правде говоря, жениться. Она всё назвала своими именами, — ровным, но безжизненным голосом продолжал Маня. — Ей всё одно — я или колонна Фондовой биржи. Ей надо так отомстить. И точка. Я этого не понимаю, но…
— Н-н-да, — сказал Шаталов, закрывая конспект с денежным фетишизмом.
Маня ухватил Шаталова за ногу повыше ботинка и подтянул вплотную к себе.
— Зачем ты это делаешь? — машинально спросил Шаталов.
— Мне плохо сейчас. И Оле плохо. И я хочу чувствовать тебя поближе, потому что ты — мой друг.
Шаталов молчал. Он не знал, что тут надо советовать и говорить.
Часовой всё ходил и пел свою идиотскую песенку.
Приплёлся Интеграл, сдёрнул с Маниного палаша консервную банку, шмякнул её об забор, пробормотал:
— Буря жиреет на якоре, ребятишки.
Он совсем рехнулся от экзаменационной долбёжки. Он ещё постоял немножко и, укоризненно покачивая длинной головой, спросил:
— Чем пахнет ваш горизонт, старики?
Сам себе ответил:
— Дурно пахнет.
Маня дождался, пока Интеграл ушёл. Потом сказал:
— Дима, я знаю, тебе трудно советовать мне. Есть положения, когда мужчина должен всё решать сам. И я решил. Она, я думаю, поступает неправильно, слабо и некрасиво. Я решил отказаться. И прошу тебя только об одном: сходи сейчас к ней и скажи об этом. Она ждёт. Я не могу сам. Я боюсь согласиться.
— Меня не уволят, списки давно поданы, а комроты уехал домой.
— Всё это не имеет значения, — сказал Маня холодно. — Нужно, чтобы ты шёл. И сразу. Она ждёт. И ей плохо ждать.
Маня никогда не думал о себе, если что-нибудь для кого-нибудь делал. И просить для себя он умел так же честно и прямо.
— Добро, — сказал Шаталов. За самовольную отлучку ему полагалось двадцать суток ареста с пребыванием на гарнизонной гауптвахте. Но Маня был его друг. И Маня всё понимал не држе его, но считал это в данном случае пустяком, значит, так и было.
Шаталов дождался, когда часовой опять начал швырять кирпичи в крысу, и махнул через забор, — под арест, так под арест.
Ольга всё поняла, как только увидела его вместо Мани.
— Боже, как всё это глупо! Боже, как всё это глупо! — твердила она…
- Статус