dok34.ru
Moderator
"Во второй половине 1980-х годов в культурной политике СССР происходит странный сдвиг: в гуманитарное пространство возвращается фигура Михаила Бахтина. Долгое время полуофициальный, маргинальный, забытый — он внезапно становится иконой. Его труды массово переиздаются, филологические факультеты перестраиваются под его концепты, философские кружки обсуждают «карнавал» и «диалог», а аппараты Академии наук формируют на его базе новые дисциплины. Всё это происходит на фоне демонтажа смысловых структур позднего советского общества. Совпадение? Или осознанный механизм?
Бахтин не предлагает политической альтернативы. Он не апеллирует к идеологии. Его теория — подрывная в своей сути. Карнавал как временное снятие иерархий, смех как разрядка сакрального, полифония как отказ от финального слова, диалог как вечная незавершённость. Всё это — не про смысл, а про его невозможность. Это философия без центра, без истины, без финала. В идеологической машине СССР такие концепты должны были быть недопустимы. Но они неожиданно становятся «нужными».
КГБ в лице Андропова уже в 1970-е ищет пути «мягкой нейтрализации» идеологического ядра. Прямой запрет не работает — нужна вторая фаза: создание атмосферы, в которой невозможен серьёзный разговор. Бахтин даёт инструменты: вместо борьбы — смех, вместо истины — точки зрения, вместо вертикали — карнавал. Применённый к обществу, этот набор означает разрушение символического центра. Когда всё — игра, ничего уже не мобилизует.
Ряд бывших сотрудников идеологического отдела ЦК в закрытых интервью 1990-х упоминают, что работы Бахтина начали планомерно внедряться в университетские программы не позднее 1983 года. Через систему повышения квалификации преподавателей, через гранты на республиканском уровне, через согласованные лекционные циклы. Процесс сопровождался поддержкой Академии наук и Института философии. Параллельно активизировались переводчики и интерпретаторы: Мамардашвили, Лосев, Библер. Философия превращалась в инструмент не анализа, а инверсии — размывания контуров.
Ключевой эффект бахтинской модели — отказ от субъектности. В логике карнавала нет организующего начала. В логике диалога — нет окончательного решения. В логике смеховой культуры — невозможно сакральное. Это полностью соответствовало задаче: разрушить остатки марксистской эпистемологии, превратить коллектив в агрегат, заменить идеологию на постмодернистский шум.
Бахтина сделали безопасным — и потому опасным. Его публикации сопровождались цитатами, изъятыми из контекста, его сложные категории упрощались до афоризмов. Для публики он стал символом «глубины» без содержания. Его язык — идеален для культурной нейтрализации: сложный, расщеплённый, туманный. Под него легко подписывать любую трансформацию. Он не даёт твёрдой основы — но именно в этом и был расчёт.
К 1990 году Бахтин стал метаязыком гуманитарного класса. Все цитируют «карнавал», все говорят о «диалогичности». В школах появляются программы «смеховой культуры», в вузах вводят «бахтиноведение». При этом никто не замечает: это язык, в котором уже невозможно сказать что-либо мобилизующее, проектное, связующее. Это язык квазиреальности — туда, где всё ещё существует, но уже ничто не связывает.
В этом и была функция: Бахтин — не разрушитель, но легализатор хаоса. Его теории были внедрены в момент, когда началась третья фаза перехода — не только разрушения, но и запрета на реконструкцию. Всё можно, но ничего нельзя собрать. Именно под этим соусом СССР и был выведен в идеологический ноль. И если Медведев создал архитектуру перехода, то Бахтин стал его несущей психолингвистической конструкцией."
...по поводу ухода...другого Медведева.
Бахтин не предлагает политической альтернативы. Он не апеллирует к идеологии. Его теория — подрывная в своей сути. Карнавал как временное снятие иерархий, смех как разрядка сакрального, полифония как отказ от финального слова, диалог как вечная незавершённость. Всё это — не про смысл, а про его невозможность. Это философия без центра, без истины, без финала. В идеологической машине СССР такие концепты должны были быть недопустимы. Но они неожиданно становятся «нужными».
КГБ в лице Андропова уже в 1970-е ищет пути «мягкой нейтрализации» идеологического ядра. Прямой запрет не работает — нужна вторая фаза: создание атмосферы, в которой невозможен серьёзный разговор. Бахтин даёт инструменты: вместо борьбы — смех, вместо истины — точки зрения, вместо вертикали — карнавал. Применённый к обществу, этот набор означает разрушение символического центра. Когда всё — игра, ничего уже не мобилизует.
Ряд бывших сотрудников идеологического отдела ЦК в закрытых интервью 1990-х упоминают, что работы Бахтина начали планомерно внедряться в университетские программы не позднее 1983 года. Через систему повышения квалификации преподавателей, через гранты на республиканском уровне, через согласованные лекционные циклы. Процесс сопровождался поддержкой Академии наук и Института философии. Параллельно активизировались переводчики и интерпретаторы: Мамардашвили, Лосев, Библер. Философия превращалась в инструмент не анализа, а инверсии — размывания контуров.
Ключевой эффект бахтинской модели — отказ от субъектности. В логике карнавала нет организующего начала. В логике диалога — нет окончательного решения. В логике смеховой культуры — невозможно сакральное. Это полностью соответствовало задаче: разрушить остатки марксистской эпистемологии, превратить коллектив в агрегат, заменить идеологию на постмодернистский шум.
Бахтина сделали безопасным — и потому опасным. Его публикации сопровождались цитатами, изъятыми из контекста, его сложные категории упрощались до афоризмов. Для публики он стал символом «глубины» без содержания. Его язык — идеален для культурной нейтрализации: сложный, расщеплённый, туманный. Под него легко подписывать любую трансформацию. Он не даёт твёрдой основы — но именно в этом и был расчёт.
К 1990 году Бахтин стал метаязыком гуманитарного класса. Все цитируют «карнавал», все говорят о «диалогичности». В школах появляются программы «смеховой культуры», в вузах вводят «бахтиноведение». При этом никто не замечает: это язык, в котором уже невозможно сказать что-либо мобилизующее, проектное, связующее. Это язык квазиреальности — туда, где всё ещё существует, но уже ничто не связывает.
В этом и была функция: Бахтин — не разрушитель, но легализатор хаоса. Его теории были внедрены в момент, когда началась третья фаза перехода — не только разрушения, но и запрета на реконструкцию. Всё можно, но ничего нельзя собрать. Именно под этим соусом СССР и был выведен в идеологический ноль. И если Медведев создал архитектуру перехода, то Бахтин стал его несущей психолингвистической конструкцией."
...по поводу ухода...другого Медведева.