Чтение Дока, с цитатами :) Кто хочет знать и понимать лучше

[dok34.ru]

Отопление на самом высоком уровне устроил Леонид Мартисов — человек, про которого хочется говорить с огромным уважением, и хотя слова «золотые руки» звучат банальным затрепанным штампом, других для определения его мастерства не подберешь. Наверное, я, как старый «кастрюльщик», перепаявший и перечинивший много всякой рухляди в годы военного коммунизма, более чем кто бы то ни было, оценил уровень профессионального мастерства этого человека и его товарищей.
Первая проблема, с которой столкнулся Леонид Мартисов и его помощники, — инструмент. Вернее, отсутствие инструмента, так как, подобрав все, что можно было подобрать, бригада Мартисова располагала молотком, коловоротом, двумя обломками сверла, швейными ножницами и большим ножом. Согласитесь, что для серьезной работы этого было маловато, а почти полное отсутствие надлежащих материалов существенно снижало и без того невысокие шансы на успех. Если плотники еще могли в какой-то степени рассчитывать на то, что их материал всплыл или всплывет, то металл, с которым предстояло работать Мартисову, начисто исключал такого рода возможность.
Несовпадение желаний и возможностей грозило бригаде Мартисова катастрофой. Пока наши механики размышляли, где добыть инструмент и материал, лагерь требовал...

... Спойлерить не буду.
Но попробуйте приложить к себе, господа Робинзоны

 

[dok34.ru]

Мастер брал медную трубку, иголкой (другого инструмента у него просто не было) пробивал несколько дырочек. Получалась самодельная форсунка. Снаружи ставил бочку с горючим. Через эту самодельную форсунку топливо текло в камелек, маленький чугунный камелек, какие обычно ставят в товарных вагонах при перевозке людей.
Появление отопительной системы меня очень обрадовало, и не потому, что я боялся холода. Холода боялась радиоаппаратура. Аппаратура находилась в плохих условиях. У задней стенки палатки был сделан узенький столик, сколоченный из неструганных досок. Под столом аккумуляторы, на столе передатчик и приемник. Сверху спускался на проволоке керосиновый фонарь.
Стол был священным местом, и я свирепо огрызался, если кто-нибудь осмеливался ставить на него кружки с чаем или консервные банки.
Радиоаппаратуре
досталось значительно больше того, что предусматривали ее проектные возможности. Ночью температура падала ниже нуля. Утром, когда загорался камелек, аппаратура потела. Неудивительно, что она пыталась бастовать.
Приходилось осторожненько разбирать приемник и сушить его потроха подле камелька. В такие минуты разговаривать со мной не рекомендовалось. Я походил на бочку с порохом. Ковыряясь в приемнике и передатчике, я бурчал себе под нос всякое. Сознавая опасность остаться без связи, Шмидт наблюдал за моими деяниями молча, ни единым словом не прерывая сердитых монологов. Конечно, я очень ценил эту чуткость Отто Юльевича.
Даже спал я рядом с аппаратурой, прикрывая телом бесчисленные провода и проводочки.
С не меньшим старанием берег я и радиоаппаратный журнал, куда записывались все исходящие и входящие радиограммы. Журнал хранился у меня под головой, как документ секретный, требующий круглосуточной охраны. Некоторые новости, поступавшие извне, не подлежали широкому опубликованию, ведь многочисленные предприятия по нашему спасению не всегда проходили гладко, а если приятные вещи тотчас же шли в широкое обращение, то о временных неудачах Шмидт иногда предпочитал умалчивать.
Все это было обычным делом. Как существует врачебная тайна, так и для нас, радистов, существовала тайна корреспонденции, особенно такой острой, как ...

..первое - мастерство, мозги и руки.
Круто, имхо.
Второе - радио с кружкой чая несовместимо, я тоже не допускаю такого...от тех, кто не понимает.
Третье - та же тема ...глупость фейка о противопоставления коммунистов и беспартийных.
Но в который многим так хочется верить..

 

[dok34.ru]

Эти ожидания скрашивались передачами из Уэллена, которые вела наша славная милая Людочка. Из окна ее радиостанции был хорошо виден аэродром. И вот с утра начиналось…
В семь часов Люда сообщает: «Один мотор запущен». Через полчаса: «Запущен второй мотор…» Еще через несколько минут: «Один мотор как будто работает плохо». Еще через четверть часа: «Один мотор стал давать перебои и остановился. Второй летчики остановили сами. Слушайте нас через час…»
Через час все начинается сначала. Люда радостно сообщает: «Опять пущены моторы. Самолет рулит по аэродрому, делает пробежку…»
Затем Людочка неожиданно скисает: «Ах, нет, подождите! Почему-то он остановился"
Почему остановился, Люда не знает. Аэродром далеко. На радиостанцию никто не приходит. Люда может радировать только о том, что видит. Неожиданно ее известие звучит как выстрел: «Самолет пошел в воздух… Скрылся из вида…»
В лагере радость. Очередная партия собирается на аэродром. Назначаем еще один разговор с Уэлленом, еще одну проверку — не вернулся ли самолет. Мы проверяли положение дел до тех пор, пока не получали известия, что самолет возвратился обратно. Так происходило двадцать восемь раз. Двадцать восемь безуспешных попыток сделал Ляпидевский, пытаясь пробиться к нам.
Такие дни выматывали. Ждешь, волнуешься, напрягаешься — и никакого результата. Что говорить, неприятно. На фоне этого неприятного особенно приятным выглядела постоянная готовность Люды помочь нам, насколько у нее только хватало сил.
Людочка Шрадер отличалась тем, что всегда, даже без особой просьбы, сообщала все новейшие сведения. Ей, бедняжке, приходилось на своих плечах выносить всю тяжесть бешеной работы. У Люды были дни, когда она работала с двенадцатью радиостанциями.
Жилой дом в Уэллене располагался далеко от радиостанции. Времени, чтобы ходить на ночлег, просто не оставалось. Люда урывками спала, втиснувшись на тощем матрасике между печкой и радиопередатчиком.
Наконец наступил день, которого мы так долго ждали. 5 марта было холодно. Термометр показывал около сорока, когда вскоре после обычной информации...

...крутая Людочка, если честно...
Пассивная? Не думаю.

 

[dok34.ru]

Процессия женщин и детей двинулась к аэродрому. В воздухе показался самолет — большая тяжелая машина АНТ-4. Радостный крик. Самолет пошел на посадку. Все заспешили вперед к аэродрому и… Огромная полынья, длиной в несколько километров и шириной метров в 20–25, преградила дорогу.
Спихнули в воду большую глыбу льда, чтобы переправиться на ней, как на плоту, но попытка оказалась неудачной — смельчак принял ледяную ванну.
Легко представить огорчение лучшей части рода человеческого!
Для меня известие о неожиданной трещине тоже было не радостным. Как манну небесную я ждал самолета. Мне позарез нужны были аккумуляторы.
Конечно, нежданная водная преграда была преодолена — на рысях была доставлена шлюпка-ледянка. Дорогих женщин с детьми привезли к самолету, а я получил мои не менее дорогие аккумуляторы.
В тот день, к нам, наконец, пробился молодой летчик комсомолец Анатолий Ляпидевский. Это был трудный полет. В хаосе ледяных глыб и ропаков искать лагерь с воздуха было не легче, чем иголку в стоге сена. От мороза запотевали, летные очки, и Ляпидевский прилетел в пыжиковой маске, защищавшей лицо, но ухудшавщей видимость. По его признанию, такой маленькой площадки, 450 Х 150 метров, он в своей летной жизни не видел. Машина у Ляпидевского была тяжелая, и посадить ее на наш ледовый аэродром, наверное, не удалось бы, если бы не упорная тренировка пилота. Взлетая со своего аэродрома, он, возвращаясь на него, приземлялся на немыслимо крохотный пятачок, специально отмеченный сигнальными флажками.

...просто представьте пятачок для посадки, ну и для взлета.
Задача невыполнима, официально.
Но если научиться...то получается.

 

[dok34.ru]

Голышев и Доронин, с мыса Северный — Куканов, с Уэллена — Ляпидевский, Чернявский, Конкин, с Аляски — Леваневский и Слепнев. Это было наступление, и если даже предположить, что при нем неизбежны потери, то все равно такое массовое применение авиации было многообещающим. Москва стремилась действовать наверняка.
Еще сообщалось, что Правительственной комиссии дано распоряжение направить во Владивосток для погрузки на подготавливаемый к походу на север третий пароход «Совет» несколько аэросаней.
Через неделю новая карта выглядела куда внушительнее. Далеко на север продвинулись пароходы «Смоленск» и «Сталинград». Готовился к выходу из Владивостока «Совет». Заканчивался ремонт ледореза «Литке» и ледокола «Красин». От Москвы на восток спешили аэросани и самолеты. На побережье уже около сотни собак деловито везли грузы и бензин.
И за каждым изменением этой карты-сводки скрывался напряженный труд сотен людей.
— Срочный ремонт «Красина», — заявил журналистам директор Балтийского завода тов. Попов, — небывалый факт в истории судостроения. Рабочие завода выполнили все работы, но встречному плану в 18 дней вместо нормального срока в четыре месяца. За работу в такой же срок одна английская судостроительная компания запросила миллион рублей золотом.
По мере того как самолеты приближались, нужно было готовиться к встрече.
Подготовка была определена одним словом: аэродром!
Делать ставку на один аэродром было опасно. Наконец отыскался Ляпидевский, пропавший несколько дней назад и не подававший о себе вестей. Чего только не было передумано за эти дни, но теперь стало известно: самолет — на льду у острова Колючина, сломано шасси, но люди целы и невредимы. Ляпидевский и его товарищи успели занять почетное место в наших сердцах.
Работа начиналась рано и проводилась по очереди тремя аэродромными бригадами. Эти бригады возглавляли боцман А. А. Загорский, гидробиолог П. П. Ширшов, мой товарищ по будущей экспедиции на Северный полюс, и машинист А. С. Колесниченко. Инструмент небогатый — ломы, лопаты, трамбовки да фанерные листы-волокуши.
Мы уложились в сроки, поставленные Шмидтом. Через четыре дня аэродром № 1, с которого увезли женщин и детей, разрушенный натиском льдов, был полностью восстановлен. Волновало другое — простоит ли? Гарантия могла быть только одна — обилие запасных площадок. Утирая пот, катившийся градом, аэродромные бригады расчищали эти площадки

...одно слово.но важное
Как слово из трёх букв зимой для одного форумчанина. Или не одного

 

[dok34.ru]

Только один раз удалось долететь до лагеря Ляпидевскому. Преодолев трудный путь из Соединенных Штатов до Чукотки, разбился Леваневский. Потерпели жестокие аварии летчики Бастанжиев и Демиров, неудача постигла такого опытного летчика, как Галышев. Сломал ногу шасси своего Р-5 Каманин и улетел дальше, пересев на самолет Пивенштейна. Ломался при посадке о лед и «Флейстер» Слепнева.
Число неудач, приходившихся на каждую удачу, велико, но это никого не порочит. Напротив, борьба с трудностями делает честь нашим авиаторам.
Летчики упорно продвигались вперед и, наконец, наступили решающие дни. Люда передала, что в лагерь собираются лететь какие-то американские самолеты. Мы догадались, что речь идет о машинах, купленных нашим правительством, которые будут пилотировать Леваневский и Слепнев. Прошло еще несколько дней, и Люда сообщила, что над Уэлленом, несмотря на плохую погоду, на бешеной скорости пронесся какой-то самолет.
Пока мы думали и гадали, что это за таинственный самолет, Шмидт ушел в барак читать лекцию по диалектическому материализму. Меня вызвал Ванкарем.
— Зови Шмидта. С ним хочет говорить Ушаков!

 

[dok34.ru]

Разложен последний парадный костер. Он был огромен. Туда пошли нераспечатанные рогожные кули с новехонькими полушубками, палатки, великолепные спальные мешки, личные чемоданы, подушки, одеяла… Когда все это горело и недостаточно дымило, я собственными руками кинул в огонь два огромных фанерных ящика с папиросами первого сорта «Казбек». Много лет я, как закоренелый курильщик, не мог забыть этого варварства. Пока последние самолеты добирались к нам, посадочная площадка, как того и следовало ожидать, дала трещину, да к тому же самую плохую, какую можно было придумать, — по диагонали. Раскололась и на глазах стала расходиться, достигнув ширины тридцати сантиметров.
Водопьянов лихо сел на льдину по противоположной диагонали. Мы, ни живые, ни мертвые, ждем — чем окончится посадка, не произойдет ли на наших глазах катастрофа? Большие передние лыжи проходили запросто, маленькой была третья опора самолета — хвостовая лыжа. Мы боялись, что коротенькая лыжа нырнет в трещину и зацепит за лед. Тогда — катастрофа.
Водопьянов сел благополучно. За ним — Молоков и Каманин. Водопьянов высовывается из-под колпака, машет рукой, что-то кричит. Мы подбегаем к самолету. От винта идет рвущий поток воздуха. Тесемки от шапки больно хлещут по лицу. За треском мотора ничего не слышно. Остается только догадываться, какие слова сейчас произносятся.
Прежде всего, стали грузить собак. Они
были тут же под руками, на привязи. Одной рукой хватаешь пса за хвост, другой за загривок, и не в рукавицах, конечно. Собакам такое отношение не нравится. Они огрызаются, хотят укусить. Вслед за собаками нырнул в каманинский самолет и собачий друг Толя Загорский. Толя разбирался со своими четвероногими попутчиками в плацкартах — кому как сидеть. Получаю указание из Ванкарема закрыть станцию. Отвечаю Ванкарему, что снимаю, передатчик и уже не слушаю его.
По международному коду даю: всем, всем, всем… «К передаче ничего не имею, прекращаю действие радиостанции».
Медленно три раза повторяю: «RAEM! RAEM! RAEM!» Это позывной «Челюскина», он же служил позывным лагеря Шмидта.
Я еще не знал, что скоро он станет моим личным позывным, который будет мне присвоен как радиолюбителю за то, что я выполнил в лагере Шмидта свой профессиональный долг.
Делаю последнюю запись: «Снят передатчик 02.08 московского 13 апреля 1934 года». Лагерь Шмидта умолк.

...меня пробрало , кстати. Момент с собаками и после..

 

[dok34.ru]

обстоятельств я стал одним из ассистентов доктора Леонтьева, причем ассистентом, не предусмотренным никакими нормами обычной операционной.
Едва Леонтьев начал операцию, старенький движок, обслуживавший лаврентьевскую больницу, то ли кашлянул, то ли чихнул, одним словом — поперхнулся и замолчал. Ничего хорошего из этого не получилось — в больнице сразу же стало темно, а тут операция в самом разгаре.
Кто-то зажег керосиновую лампу и, быстро сунув ее мне в руки, превратил меня этим актом в фонарный столб. Нужно было светить, обеспечивая доктору элементарные условия для операции. Казалось бы, работа не из хитрых, но ответственная.
— Так… Ближе свет…
— Ну, куда ты со своей лампой в кишки лезешь…
— Света, побольше света…
— Осторожнее, не накапай тут керосина…
Доктор Леонтьев свое дело знал. Операция прошла успешно, дав мне, возможность рассказать в этих записках, как мы с Леваневским спасали Боброва

 

[dok34.ru]

Рассказывать о том, что писал Михаил Васильевич, нет ни малейшего смысла. Его произведения издавались неоднократно, а потому доступны каждому, кто хотел бы с ними познакомиться. Интереснее рассказать про обстановку, в которой летчик сделал первый шаг из бурной авиационной среды в покои ее величества литературы.
Из Ванкарема мы добрались до бухты Провидения. Здесь нас ждал «Смоленск». Плыли мы весело. Позади трудные времена, острые впечатления, сложные переживания, большая напряженная работа. Здесь, на отличном современном корабле, мы, люди деловые и работящие, оказались в несколько неожиданной для себя роли, роли пассажиров.
Под мерный стук корабельных машин было приятно поспать. Отмывшись от экспедиционной грязи, мы довольно быстро отоспались, и тогда начался тот великий треп, когда никому никуда не нужно спешить, напрягаться, когда можно вспоминать, размышлять, мечтать…
У каждого это происходило по-разному, и если пишущие люди, как, например, корреспондент «Комсомольской правды» Михаил Розенфельд, рассказывали о своих еще не дописанных романах, то мы, люди не пишущие, наоборот, со страшной силой стали рваться к перьям.
Началось это с легкой руки Ильи Леонидовича Баевского. Поддержанная журналистами, начала воплощаться его идея создания коллективной книги «Поход „Челюскина“. В двух толстенных томах эта книга в том же 1934 году, увидела свет.
Дело
было не только в книге. Нашему тяготению к писанине немало способствовал повышенный спрос корреспондентов на любые дневники, рассказы, статьи, воспоминания, написанные челюскинцами и их спасителями. Писание стало распространенным занятием. Водопьянов не являл собой исключения.
Из всех самодеятельных писателей, у которых прорезалась в те дни страсть к литературе, Михаил Васильевич оказался одним из наиболее продуктивных. Он прилежнейшим образом писал по нескольку часов в день. Каждая новая страница аккуратно подклеивалась к предыдущей. Свиток рос, рождая у большинства веселое почтение:
— Миша, как продвигаются твои обои?
— На каком километре держишь?
Такого рода вопросы сыпались градом. Я считал и считаю, что Водопьянов сделал доброе дело, записав все, что помнил и знал об Арктике. Адресованные самым широким читателям, его книги сыграли полезную роль, и началось все со свитка, длина которого так и осталась неизмеренной.
* * *
Незаметно, «за разговором», добрались до Владивостока. Здесь впервые мы поняли, чем была для всего советского народа борьба за наше спасение.
Встречу открыл гидросамолет. Он пролетел над самыми мачтами, сбросив на палубу множество букетиков ландыша и сирени, посланных женщинами Владивостока.
Затем прошел военный корабль. Блистая...

...тоже не спойлерю
Но свиток у не-писателя..это круто, имхо. Зачинатель, фактически, направления писательства...

 

[dok34.ru]

Мы медленно шли вперед. Когда открылся город, заревели гудки владивостокских заводов. Подали свой голос все советские и иностранные корабли, стоявшие на рейде. «Смоленск» заревел в ответ. Едва причалили, как прогремели выстрелы артиллерийского салюта. Весь Владивосток вышел на улицы, окрасившиеся флагами и приветствиями. Эти часы были незабываемо волнующими…
Специальным поездом двинулись челюскинцы из Владивостока в Москву. Все треволнения, осложнения и неприятности остались позади. Кругом верные, проверенные друзья, и как приятно, поворачиваясь ночью на другой бок, прислушиваться к мерному стуку колес, а не к толчкам и скрипу льда.
Полного покоя все же не было. На больших станциях в поезд подсаживались корреспонденты, очевидно, всех газет и журналов Советского Союза, начиная от «Мурзилки». Нас всех без исключения терзали. Приходилось отбиваться от шквала вопросов. Расскажите о самой-самой страшной минуте. Что вы в этот момент думали?
Что ощущали? Что делали?
О черт! Ничего я не думал и ничего не ощущал по простой причине — не до того было...