В то же время что-то странное начало происходить с моей способностью поддерживать разговор. Мне всегда нравилось вступать в споры, независимо от темы. Я рассматривал их как своего рода игру (это признание едва ли вас удивило). Но внезапно я осознал, что не могу говорить, точнее, мне стало
невыносимо слушать самого себя. У меня в голове поселился голос, анализирующий мои высказывания. Каждый раз, когда я что-то произносил, он тут же отпускал критический комментарий. Этот голос сухо повторял:
Ты в это не веришь.
Это неправда.
Ты в это не веришь.
Это неправда.
Унылые комментарии сопровождали практически каждую мою фразу.
Я не понимал, что с этим делать. Голос однозначно был частью меня, ведь я не был шизофреником. Но это осознание лишь усиливало мое замешательство.
Какой именно частью
был я,
рассуждающей или
критикующей? Если произносил фразы действительно я, чем же был тот критик? А если я – это голос, то получается, что практически всегда я вслух говорил неправду? Оказавшись в полном неведении и замешательстве, я решил поэкспериментировать. Я старался говорить только то, что мой внутренний цензор пропустил бы мимо ушей. То есть мне действительно приходилось себя слушать. Я стал гораздо реже высказываться, часто осекался на середине фразы, смущался и пытался переформулировать мысль. Вскоре оказалось, что я стал менее тревожным и более уверенным в себе, когда произносил лишь то, на что голос не возражал. Какое облегчение! Мой эксперимент удался: я был критикующей частью! И все же потребовалось немало времени, чтобы примириться с тем, что почти все мои мысли были ненастоящими, неискренними или попросту чужими.
Все, во что я верил, казалось мне хорошим и смелым, достойным восхищения и уважения. Увы, я лишь присвоил то, что мне не принадлежало. Большинство мыслей я почерпнул из книг. Поняв их абстрактно, я предположил, что имею на них право, что могу принять их за свои; предположил, что они были
мной. Моя голова была под завязку набита чьими-то представлениями и доводами, которые я не мог логически опровергнуть. Я тогда не понимал, что даже железный аргумент не обязательно истинен и что право отождествлять себя с той или иной мыслью нужно заслужить.