Я никогда никого не «аффирмировал», но и не пытался переубедить. Я был нейтральным исследовательским пространством.
Я говорил: «Разве то, что вы делаете, не безумие? Ведь если этих детей оставить в покое, они просто выросли бы геями».
А он отвечал: «А разве это было бы более безумно, чем если бы они стали геями?»
Большинство моих настоящих транссексуалов — не трансвеститов — находились в спектре аутизма. Я бы сказал, что все они.
Мы сейчас говорим так, будто все они транссексуалы, но на самом деле большинство людей под «транс-зонтом» — это трансвеститы.
Ах, вот я беру билет в Бангкок, потом лечу в Бангкок, делаю операцию по смене пола, а потом просыпаюсь и думаю: «Ох, чёрт».
Пациенты, пожалевшие об операции — их было 26% от моих пациентов — все говорили: «Нам бы хотелось, чтобы у нас была такая группа».
Менее 2% пациентов вообще дошли до какого-либо физического лечения по смене пола.
Я думаю, будет огромная волна детей, пожалевших об операциях после транзиций.
— Итак, доктор Аз Хаким, добро пожаловать. Вы фактически мой первый профессиональный гость именно в этой теме, связанной с гендером. Спасибо, что пришли.
— Без проблем.
— Вы автор книги Detrans: When Transition is Not the Solution («Детранс: когда переход — не решение»). Я прочитал её, и она замечательная. Уникальность этой книги в том, что она написана клиницистом, посвятившим значительную часть своей карьеры работе с людьми с гендерной дисфорией. Большинство других книг написаны либо самими людьми как личная история, либо неклиницистами, которые никогда не видели пациентов. А эта — написана практикующим врачом. То есть вами.
— Отлично. Расскажите немного о себе, о вашей работе и что привело вас к написанию этой книги.
— Я врач, хотя чуть было не пошёл на факультет изящных искусств — в школе я занимался только живописью. И не мог решить, идти в медицину или в искусство. Подал заявки туда и туда, и меня приняли и туда, и туда. За день до выбора — к облегчению родителей — я выбрал медицину. Но в то время, когда занимался искусством, я увлёкся «фабрикой Уорхола» и читал о трансвеститах и транссексуалах в его окружении. Тогда мне казалось: «Это же потрясающе — искусство и медицина создали возможность превращать людей в других людей».
Я всегда хотел заниматься психиатрией, потому что интересовался больше разумом, чем телами. Первая моя работа младшим хирургом была в пластической хирургии, где я помогал оперирующим хирургам при операциях по смене пола. Я был на самом низком уровне — держал крючки. И думал: «Ладно, они выполняют ювелирную работу, но что у них происходит в голове?»
Когда я ушёл в психиатрию, я понял, что никто не думает о том, что у них в голове. Я выбрал самую эзотерическую специализацию — судебную психотерапию. Это была новая специальность, и мне дали carte blanche на пять лет. Так я организовал специализированную психотерапевтическую службу для людей с гендерной дисфорией. Там я и узнал всё о «трансе».
Я пришёл со своими представлениями: «Это же замечательно, это невероятно», — но постепенно понял: «Погодите, в этом что-то безумное», — и многому научился у самих пациентов. Я видел их каждую неделю на протяжении 12 лет, и это дало мне колоссальный опыт. Я понял, что это не одна вещь, а сложный набор факторов, которые сводятся к формуле «я недоволен своим полом». Но никто тогда об этом толком не думал, или думали совсем неправильно. И я решил помочь людям взглянуть на это иначе, исходя из опыта с пациентами.
— Да, это захватывающе. Мне кажется, что сегодня существование такой практики почти немыслимо.
— Когда я этим занимался, коллеги и друзья говорили: «Зачем ты тратишь время на такую странную вещь?». Никто не понимал. А теперь, наконец, к этому появился интерес. Но тогда — это была судебная психотерапевтическая клиника: мои коллеги лечили убийц, насильников и педофилов. А я принимал мужчин, которые приходили в платьях. И у них было больше проблем с тем, что я занимался этим, чем с тем, что рядом лечили педофилов или насильников. Было довольно странно.
— В какой период это было?
— Я начал в 2000 году и закончил в 2012, когда ушёл из NHS. Сейчас я ещё кое-что делаю, но служба, которую я возглавлял, работала именно в эти 12 лет.
— Какой тогда был политический климат? Это проходило мимо внимания общества?
— В основном да, ведь это был просто я в клинике в Хэмпстеде. Всё, что я публиковал, попадало в академические журналы по психотерапии, которые, кроме авторов, никто не читает. Люди приезжали со всей Великобритании. Иногда случались стычки с активистами, когда доходила весть, что кто-то «даёт терапию», но это быстро затихало. Настоящий шум начался, когда мы с коллегами из Портмана написали письмо в The Telegraph о законе о признании гендера, назвав его «торжеством фантазии над реальностью». Тогда телефонная станция клиники «Тависток и Портман» буквально забилась звонками от разъярённых людей. С этого и началось. А до того — всё было под радаром.
