Мы лежали в постели, я обнимала ее за плечи, ее тело было теплым и мягким. Я потискала свою четырехлетнюю дочку. «Спокойной ночи, Лютик». Затем я высунула одну ногу из пледа Человека-паука и поставила ногу на пол.
«А что будет, когда мы умрем?»
Это было беспокойство. Я не готова к этому. Не сейчас. Затем глубокий вдох. Вздох. «Ну, милая...» Долгая пауза.
Наконец: «Никто не знает наверняка. Некоторые люди верят, что ничего не происходит. Другие говорят, что ты попадаешь на небеса и воссоединяешься со своими близкими, а еще есть реинкарнация - что ты рождаешься заново, как младенец, и начинаешь все сначала».
Я не была готов к тому, что произошло дальше.
Я ожидала вопросов, на которые не смогла бы ответить, например: Разве ничто не страшно? Что такое рай? Как происходит реинкарнация?
«Я верю в реинкарнацию», - уверенно заявил мой четырехлетний ребенок. «И когда я вернусь, я буду мальчиком, и меня будут звать Шейн».
У меня перехватило дыхание. Что она только что сказала?
До этого момента я воспринимала свою грубую и неуклюжую девочку как сорванца, обожающего грязные лужи, крепости, супергероев, зомби и Hot Wheels. Смелая и верная, она была 35 фунтами восхитительной крутости.
Или это было нечто большее? Разве не она всегда выбирала «мальчишеские» фигуры в «Желобках и лестницах»? Разве ее ближайшие друзья не были мальчиками? Разве она хоть раз играла с My Little Pony, подаренным ей на Рождество? Разве все розовые и фиолетовые наряды не оказывались в сумке в «Гудвилле»? Разве ей не нравилось, когда другие люди принимали ее за мальчика?
Неужели она так сильно хотела быть мальчиком, что с нетерпением ждала смерти и возможности все переделать?
Ничего страшного. Я просто устала. Не придавай этому большого значения.
Я обняла ее. Я скатилась с ее кровати и вскоре уже забиралась в свою и заснула.
Много лет назад, когда врач воскликнул: «Это девочка», я была в восторге, но не совсем понимала. Я никогда не была девчонкой. Я редко красилась. Я ненавидела ходить по магазинам. Большинство из того, что общество считало женственным, противоречило моей сущности, и все же я с нетерпением ждала косичек и милых платьев, болтовни и женского общения.
К двум годам Изабель отказалась носить платья, но разве я не носила их в ее возрасте? Я была уверена, что носила. Я тоже играла с Hot Wheels, блоками и фигурками из «Звездных войн». Я бегала с голой грудью по окрестностям. Я играла в бейсбол и футбол со своими братьями и никогда не переставала быть девочкой.
Она вырастет из этого. Ничего страшного. Это просто этап. Вот и все. Просто этап.
Через несколько месяцев после того, как она рассказала мне о своих планах на следующую жизнь, мы ходили по магазинам за зимней одеждой. Я была глубоко в отделе для девочек, выискивая редкие коричневые или черные наряды.
«Мама!» - крикнула она. «Сюда!»
Я подняла глаза. Она была через проход, в секции для мальчиков.
«Нет, милая», - сказала я, потянув ее обратно к секции для девочек. «Вон там».
Изабель опустилась задом к полу и превратилась в мертвый груз.
«Нет! Сюда! Здесь!»
Она была громкой, настойчивой, напряженной и напряженной. Я знала, что не выиграю эту войну без слез, криков и пристальных взглядов незнакомцев.
Я наклонилась и тихо прошептала: «Это секция для мальчиков. У тебя тело девочки. Эта одежда не для твоего тела».
«Нет! Сюда!» Она подбежала к вешалке с джинсами для мальчиков.
Я нервно огляделась по сторонам. Покупки в этом магазине казались мне обманчивыми, неправильными, похожими на ложь. Но мы вышли из магазина с джинсами, футболкой с трансформерами, кепкой и тремя парами трусов для мальчиков.
Со временем я смирилась с этим и даже стала им восхищаться. Как долго я пыталась соответствовать представлениям общества о женственности? Сколько времени мне потребовалось, чтобы набраться смелости и быть собой? Вскоре я поняла, что ее желание быть собой - одно из самых привлекательных и похвальных качеств. Если бы больше людей имели смелость быть самими собой, разве мир не стал бы лучше?
И все же я беспокоилась. Я смутно понимала, что некоторые дети не просто по-другому выражают свой пол - они по-другому видят и воспринимают себя. За много лет до этого подруга рассказала мне о своем племяннике, который стал ее племянницей. Так ли это было в данном случае? Когда-нибудь она скажет мне, что она - он? А если скажет, буду ли я достаточно любящей, открытой и смелой, чтобы стать матерью, которая нужна такому ребенку?
Он не вырастал из того чтобы хотеть быть мальчиком. Он вырастал чтобы быть им.
Спустя несколько месяцев состоялся выпускной в детском саду, и воспитательница попросила детей нарядиться по этому случаю. Я порылась в ее шкафу, а затем в каждой переданной из рук в руки куче одежды, ища что-нибудь, что говорило бы о том, что это «мальчик» и одновременно «я наряжаюсь».
Я нашла голубую рубашку-поло с воротником. Затем я нашла пару розовых хлопковых брюк. Их нельзя было назвать супернарядными, но это были и не треники, не джинсы и не шорты.
Она нахмурилась.
«Мамочка», - сказала она. «Они розовые. Я не ношу розовое. Розовый - это цвет для девочек».
«Эй, по крайней мере, ты не носишь платье», - сказала я.
«Нет, мамочка», - сказала она. «Я не ношу розовое».
Она топнула ногой и скрестила руки на груди.
Я сказала: «Ты сегодня в розовом, потому что учительница сказала, что тебе нельзя носить шорты, а у меня нет ничего другого, чтобы надеть на тебя. Если бы у меня были синие хлопчатобумажные штаны, поверьте, вы бы надели их. Розовые - это все, что у нас есть».
Когда мы пришли в школу, остальные девочки были в пышных платьях принцесс. Большинство мальчиков были в костюмах, а моя дочь в голубом поло и розовых брюках была в двух мирах.
Два года спустя, в начале первого класса, мне позвонила школьная медсестра. Моя дочь, как объяснила медсестра, описалась в штаны посреди столовой.
Я помчалась в школу с сухими штанами и нижним бельем.
«Что случилось?» спросил я.
Изабель молчала.
«Ты слишком долго ждала? Тебе плохо?»
Прошло несколько часов, прежде чем она сказала мне: «Я не смогла удержать».
«Почему ты думаешь, что должна сдерживаться?» спросил я.
«Я не могу сходить в туалет», - ответила она.
У меня в горле заклокотала злость. Какой учитель не разрешает детям ходить в туалет?
«Я поговорю с вашим учителем. Это безумие», - сказала я.
«Нет, мамочка», - сказала она. «Дело не в учителе. Я не могу пойти, потому что мне нельзя в туалет для мальчиков, и мне не место в туалете для девочек».
Даже когда я вместе со школой добивалась, чтобы она могла пользоваться гендерно нейтральным туалетом, и даже когда я говорил,а что «она может быть трансгендером», я вынашивала и обхаживала сомнения. У меня сводило живот при мысли о «Мальчики не плачут». Как я смогу обеспечить безопасность мальчика-трансгендера? Как трансгендерный мальчик найдет любовь? Счастье? Успех?
Я постоянно указывала на сильных женщин, таких как Хиллари Клинтон и Леди Гага. Я пыталась заинтересовать ее лакроссом, потому что девушки, играющие в лакросс, сильные и атлетичные. Она сходила на одну тренировку и отказалась возвращаться. «Я не такая, как они», - сказала она. «Что ты имеешь в виду?» спросила я. Она ответила: «Они девочки».
К концу первого класса они с отцом начали ссориться из-за стрижки. Она хотела стрижку «каре», такую же, как у ее друзей. Мой муж хотел, чтобы у нее были длинные волосы, уложенные в косичку - последний видимый признак второй Х-хромосомы.
«Если бы у нее был пенис, ты бы отказался?» - кричала я.
«Да», - крикнул он, - „я бы отказался“. Он был упрям и непоколебим, как будто стрижка «под кайф» была чем-то изначально неправильным.
Неужели именно это привело к нашему разводу?
Нелегко было найти психолога, имеющего опыт работы с тем, через что прошла наша семья. В итоге мы договорились о встрече с человеком, который находился более чем в часе езды от нас.
Не успели наши задние части согреться на диване, как я проговорила: «Мне нужно знать, не является ли это просто фазой. Если она трансгендер, я должна знать это наверняка». Мне нужен был тест, диагностический инструмент вроде опросника депрессии Бека, что-то определенное, что позволило бы сказать, трансгендерный мой ребенок или нет. Я узнала, что такого теста не существует.
Тем не менее мы с мужем вышли из комнаты, чтобы терапевт мог провести первичное обследование. Двадцать минут спустя мы расположились на той же кушетке: муж - по одну сторону от Изабель, я - по другую.
«Ваш сын рассказал кое-что интересное», - сказал психолог.
Я услышала слово «сын» громче всех. Как будто психолог выкрикнула это слово через рупор и выделила его жирным шрифтом, прежде чем оно преодолело расстояние от ее рта до моих ушей.
«Он сказал, что, по его мнению, его родители еще не готовы».
Я посмотрела на ребенка, сидящего между мной и мужем, на ребенка, который улыбался, который выглядел таким счастливым, как будто кто-то наконец увидел его таким, каким видит его она или он сам.
Я спотыкалась на словах, запиналась и переходила от мужского к женскому роду. Я спросила, меняют ли дети, подобные нашим, свое мнение. Психолог сказала, что видела сотни таких детей, как мой, и ни один из них не изменил своего мнения. Психолог предложила нам начать относиться к нему как к мальчику, дать ему «мальчишеское имя» и разрешить ему делать «мальчишеские вещи».
«Откуда вы знаете, что ты мальчик?» - спросила я. Изабель ответила: «Когда люди называют меня девочкой, мне кажется, что они говорят о ком-то другом. Мне приходится напоминать себе, что они говорят обо мне».
Я спросила: «Ты уверен?» Он выглядел растерянным, как будто не понимал, как я могу задавать такой вопрос. Мне пришло в голову, что именно так я бы отреагировала, если бы кто-то спросил меня: «Вы уверены, что вы женщина?»
Ну, да.
Несмотря на советы психотерапевта, мы тянули время, боясь, что друзья Изабель не примут ее за него, боясь депрессии и самоубийства, издевательств и дискриминации. А что, если мы скажем всем, что наша дочь теперь наш сын, и только потом наша дочь снова решит стать нашей дочерью?
Поэтому, чтобы не менять ничего резко, мы проверили воду, в буквальном смысле. Однажды в общественном бассейне, когда вокруг не было никого, кто бы нас знал, я согласилась назвать его Шейном.
Он был там, мой мальчик, на краю трамплина для прыжков в воду, в своем мальчишеском костюме и с голой грудью. Я ступала по воде под доской для прыжков в воду, готовая поймать его, когда он прыгнет в воду.
«Хорошо, Изабель, я готова», - крикнул я.
Он встал на колени на краю доски. «Мама! Это Шейн! Помнишь?»
«Прости», - сказала я. «Шейн! Да, Шейн! Я готова!»
Он заметно расслабился. Он как будто вышел из костюма, больше не притворяясь тем, кем не был. Он соскочил с доски, подтянул колени, превратившись в пушечное ядро, и приземлился с брызгами.
Неделю спустя, во время каникул, компания мальчишек нашла его на игровой площадке. Они спросили меня, может ли мой сын играть в бейсбол. На лице Шейна отразился страх. Я подмигнул ему. Медленно, тщательно подбирая каждое слово, я сказал: «Да, мой сын может это делать». Лицо Шейна просветлело. Он выглядел легким. Свободным. Счастливым.
Мы помогали ему быть мальчиком во всех местах и ситуациях. Я рассказала родителям о его половой принадлежности. Потом нескольким друзьям. Потом учителю. Потом директору. Потом еще друзьям. Потом родственникам. Потом женщина, которая делала мне эпиляцию бровей. Потом почти каждый, кто спрашивал меня о моей «дочери».
Снова и снова я получала один и тот же вопрос. «Когда вы узнали?» Единого ответа не было, потому что не было первоначального «когда», когда я узнала. Скорее, это были десятки - возможно, сотни - признаков, которые привели к осознанию.
Признаки начались еще в утробе матери, когда я была уверена, что ношу мальчика. Они продолжались во время его младенчества, когда незнакомец за незнакомцем принимали ребенка в розовом платье за мальчика. Признаками этого были громкие отрыжки, которые он издавал по собственному желанию, и пукающие звуки, которые он и его друзья издавали из своих подмышек. Они появились, когда я наблюдала, как он спит в кровати, с голой грудью и в одних боксерах.
Знаки были в книгах «Дневник чувака» и «Рисунки для мальчиков», которые он умолял меня купить. Они были в галстуке, который он настоял надеть для фотографии во втором классе, и в четверках WWE, которые он устраивал своему отцу по вечерам. Они были видны в его дезодоранте Axe и моющем средстве для душа Old Spice, в радости, которую он излучал, когда я записывал его на футбол для мальчиков, и в стрижке, о которой он ни разу не пожалел.
Признаки можно было увидеть во всех фазах и интересах, которые появлялись и исчезали - Человек-паук, Power Rangers, Марио, зомби, Beyblades, Minecraft, WWE, Pokémon - в то время как его «мальчишество» оставалось на месте. Признаки становились все громче, сильнее и настойчивее по мере того, как проходили дни, недели, месяцы и годы.
По отдельности каждый «знак» был незначительным и бессмысленным, его легко было объяснить как нормальное явление, как ничего особенного. Однако в совокупности они складывались в непоколебимую истину: он не переставал быть мальчиком. Он рос в нем.
Примерно в середине пятого класса, перед тем как он лег спать, однажды вечером я посмотрела на него. Действительно посмотрела на него. Короткие волосы и красивое лицо, глубокий голос и резкие манеры, обнаженная грудь и руки, сложенные за головой.
Сомнений не было. Это был мальчик. И не просто мальчик. Он был моим мальчиком. Мой невероятно умный, смешной, причудливый, добрый, просто замечательный мальчик.
Мальчик, которым я гордилась и за которого была благодарна.
Мальчик, матерью которого мне посчастливилось стать.
«Спокойной ночи, красавчик», - сказала я. Я взъерошила его волосы и чмокнула в щеку.
В этой кровати лежал мой сын, и все в нем было прекрасно.
www.youtube.com
:max_bytes(150000):strip_icc()/GettyImages-1125679022-2000-295219a8ff8749c486b5d010f6ca679e.jpg)
О "приговоре", или "один раз не гей*!"С одной стороны - пару-тройку раз переспать с человеком своего пола - это не гей* и не лесби. С другой - а в чем, собственно, приговор, живи, люби...
О "приговоре", или "один раз не гей*!"Вроде как сами самоприговариваются. Можно так смоделировать такого человека, парня, который мог бы это делать. И это не оч хорошая тенденция что ли.